Наталья Барышникова - Домашний кит

Новые мальчики входят в алтарь
Той же походкой холодной, как встарь,
Чтобы пожать руку Богу.

В опере интриги и ремонт,
На галерке вши и нищета –
Общечеловеческий бомонд,
Где король несчастнее шута.

А сосед открыл дверь на балкон.
Дверь, в которой год уж нет стекла.
Он жует заветренный бекон,
И ложится снег на провода.

Хорошо, что свет в окне горит.
Хорошо, что в цирке выходной.
Жалко, что Господь не повторит
Сыну в этот день, что он родной.

Принципиально не учит иврит,
Не пьет по утрам напиток «Тан».
Что же он такое творит,
Верно, небаховский Джонатан?

Его братия выше двадцатого этажа,
Высоток добротных выше!
Он открывает третий глаз у бомжа,
Спрятавшегося на крыше.

Вот то дело бродягу глумить?
Дело, что ли, судьбу ломать?
«Надо бы жалкого накормить», –
Подсказывает бродяжья мать.

А Джонатан все долбит бомжа
Клювом – со знанием дела,
Так, что с крыши слетает лежак.
А душа не хочет – из тела.

Небо ясно, солнце рыже –
Дочь вернулась из Парижа!

Но у нас и в январе
Грязь и лужи во дворе.

А она хоть и ранима,
Нищета такая мнима –

Распаковывает подарки
И твердит, что в старом парке,

Кроме брошенных дерев,
Рай живет, не устарев,

Между строгостью степной
И послушностью грибной…

Все лопочет, все хлопочет –
Точно жить в России хочет.

Не человечьей, а звериной
Природой, постигая май,
Теряя шепот тополиный,
Меня как хочешь понимай.

Вгоняй бесстрашно в краску лета
Дареный кактус впопыхах
И верь, что красная дискета
Бессмертна в траурных стихах.

Но этот год на самом деле
Невероятно молчалив –
Уста сомкнули окна, двери
И даже лифты, нашалив.

Так пусть случится, как бывает
Со всеми в тридцать первый раз –
Луна беззвучно убывает,
Не поднимая тост за нас.

Когда б не знать, к чему двукрылый крест
И ангел тот, что за него в ответе?
Его стихи положены на ветер,
В настольных книгах нет свободных мест.

И нам бы в путь, да нас никто не звал
Отведать хлеб и с мельником проститься.
Светлы и молчаливы наши птицы,
Оплаканные зернами родства.

Что путь к Тебе, что отпущенье слез…
Но, Господи, и мы, всему чужие,
Несли свой крест, а оказалось, жили,
Где рельсы норовят сойти с колес.

Когда закат касается щеки
Задумчиво, как сонные стрекозы,
И добрые по сути мужики
Клянут дожди во время сенокоса,

Со стороны глядишь на век людской,
Благообразный. Нам не стать другими
В скорлупке неприветной городской,
Чья слава – намереньями благими

Дорога в снег грехом, а не ковром,
Чей опыт – поводырь по злачным тропам,
Чей храм – многоязычный ипподром,
Где первых нет. И мы приходим хором.

Сторож стопку сторожит.
Пес по улице бежит.
Ночка звездочками машет,
Что окошко дребезжит.

Речь, конечно, о другом –
Подползает к горлу ком.
То, что с нами происходит,
Называется грехом?

Можно глупость сотворить –
Суп гороховый сварить.
Ты откушаешь немножко
И пять пойдешь курить.

Можно долго слезы лить,
Чтобы душу не спалить –
Не покаяться сегодня,
Коль вчера не нашалить.

Ночь состарилась уже,
Брезжит свет на этаже.
Старый сторож, спи спокойно
На отмеренной меже!

То ли жизни скользкой дорожка крива –
Бродит псина, оскалив клык.
На дворе – трава, на траве – дрова
И по выходным шашлык.

Или жизнь в одночасье сошла с колес –
Так не мне горевать над ней.
На дворе трава, на траве злой пес –
Жаль, что нету его родней.

Немудрено заблудиться в потемках зимы.
Мятные сны и чернильный оскал фонарей
Отодвигают застенчиво день, когда мы
Станем беспечностью птиц и лукавством зверей.

Если о пользе, ты встретишь меня невзначай
Там, где оттаивать вместе нам не суждено.
В сердце фарфоровом можно заваривать чай.
Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино?

Может быть, встретив под новой звездой Рождество,
Снегом всенощным укроем обитель обид.
И бестолковое нас не покинет родство
В час, когда ангел отбой чудесам протрубит.

Вырастить бы садик, выстроить бы домик.
И родить бы сына, не убив змею.
А потом веселый дописать бы томик
Про чужое счастье и печаль мою.

Смерть мудра под утро. Я приму отсрочку.
А змея не дремлет в тереме святом.
Вырастить бы сына, выстроить бы строчку
И поднять бы дочку. Поживем потом.