Белла Фишелева - Времена года

Казалось, отрешённый от земного,
Он пребывал в немыслимой дали,
По волнам звуки – точно корабли,
Так ритмом вечным океан взволнован.

И зыблется вода… А он дыханье
И сердце слышит…Погружён в рояль…
Нежданно хор, и с ним пришла печаль:
И вспомнилось далёких дней свиданье…

Но пел и сам, и руки словно пели,
И голоса заполнили простор:
Поёт стихия – ветра с морем спор,
Движенье волн – гигантские качели!

Вдруг замер пианист: ритм колыбельной,
Её мелодия! Он вновь живёт!
Тоску и боль пучина пусть берёт!
И зов любви звучит в нём беспредельный.

Все говорят: поёт, как вольный соловей,
Легко и беззаботно – сын самой природы!
Звучаньем голоса заворожил людей,
А сам в искусном пенье видел Неба своды.

Он одарённостью не поглощён своей,
Шёл к тайнам пенья, в творчестве познал свободу.
Судьбе был неподвластен, он её умней:
Лес слушал, трели птиц и горных речек воды.

Артист он, музыкант, прекрасного создатель!
Но мстит всем гениям, их предаёт судьба —
Искусный жизни человеческой ваятель,

И убивает, не щадя! И прочь борьба?
Нет, рабство прочь! Пел, как Орфей, идя к концу,
Вздымаясь к звёздам, ввысь! К бессмертия венцу.

Дуновение летнего ветра я слышу.
Это утро! Встаёт отдохнувшее солнце.
«И тебе отдохнуть так хотелось вчера!
Отдохнул? Ты, кто верен природе людской:
Быть свободным и воле своей подчиняться?
Но ни отдыха ты не узнаешь, ни срока…» –

Говорил я себе. А в сознанье – смятенье:
В голубом, бесконечно глубоком пространстве —
Тучи бледны ещё, но уж свету грозят,
А возникли нежданно. Не явь – показалось…
Небо ясно, и солнце пока что в зените,
Свет вдруг меркнет, всё стынет, нет воли моей…

Я рыдающей вижу склонённую иву…
Что с ней было? Она, как та женщина… Помню:
У несчастной недавно скончался ребёнок…
Чья вина? Есть ли нéлюди в нашей Отчизне?
Изумрудно – зелёным был (помню я) лес —
Чёрным стал, безголосым, слепым, без души…

День пропал мой, и слабость моя ненавистна:
Все моленья людские заглохли под спудом
Лживой силы, бездарной, как лёд, равнодушной!
Она об руку с властью, надменной, кичливой
И не знающей драм и трагедий людских.
Я ничтожен – в душе презираю себя.

Поглощённый раздумьем, себя не прощаю.
Небо стало безжалостным, мертвенно – тусклым.
Ветер смолк и моей не касался щеки.

Раннее утро и в росах, и в звуках.
Птичьи распевы. Пернатая трель.
Утро моё – в наслажденьях и в муках:
Спать не даёт озорная свирель.

Здесь, под окном, оркестранты нежданно!
Душу врачуют, сердечную боль.
Воздух и солнце… И чудится странный,
Мерный – сквозь сон мой – поющий прибой.

Зыблется дрёма…Но всполохи ветра —
И забываю и боль, и печаль,
Словно друзей мне на письма ответы —
Сердце свободно, и светится даль.

Птицы – полётов и пения тайна!
Птичьи свирели – для нас волшебство.
Пенье людей – наш союз обручальный:
В нас и природа, и в нас Божество.

Здесь, со мной, непокорные годы,
Прошумели и вдаль унеслись,
Были в жизни и горе, и всходы,
И откликнулись долы и высь.

Но я верить могу только песне,
В ней кручина и радость моя,
В сердце памяти были мы вместе,
С нами трели лесного ручья:

Пробивался, бежал непокорный —
Днём и ночью сквозь рощу берёз,
Камни острые, жёсткие корни —
Всё ручей на себе перенёс.

Бег его устремлённым был – к цели:
К свету жизни и к воле лесной!
Листья нежных берёз вечно пели.
А ручей? – Бил хрустальной водой!

Наша молодость – эта картина:
В бликах солнца ты рядом со мной.
И алеет, как память, рябина —
Жизнь прошли мы дорогой одной.

Горит волшебный памяти фонарь,
Он светит ярко, но всегда томит,
Сегодня память – та же в нас, как встарь:

Нам разум снова душу теребит,
И всё, что складывалось в сердца ларь,
Души скорбящей память воскресит.

Обрушится любовь – и сгинет смерть,
Ворвётся жизнь, в полон тебя возьмёт,
И ты живи и на любовь ответь:
Плывёт навстречу счастью пароход,
К нему стремись, прочь робость – и вперёд!

Неотразимостью он обладает взгляда,
Суровый мастер, и художник, и поэт.
На выставке его нас посетит отрада,
И вспомнится любви пленительный сонет.

Владел в портретах мастер истиною властной,
И каждый персонаж вам душу бередит,
Художник будто заставляет быть пристрастным,
А он всегда был только правдой знаменит.

Звучанье красок, приглушённых или звонких,
Оттенков переливы иль одной струёй —
Его палитра. Звуки густы или тонки,
Но всею живописью холст – на нас волной.

И краски светятся (оживившее сиянье!),
В иконах словно, – алебастра белизной!
И глаз не отвести! И наших душ признанье:
Мы замерли пред вечно новой красотой.

Но мастер – к нам: «Каков портрет?» – и ждёт ответа. —
«За внешним обликом – движение души…» —
«О, поняли!» – он вновь в родном потоке света,
И краски бытия отменно хороши!

В его пейзажах – навсегда печаль,
И боль картин далёких, грустных детства,
Но и мечтой сияла эта даль —
Суровой родины бесценное наследство.

Природа так порой бывала скудна,
А он зажёг её своей мечтой,
Без пафоса, прикрас. Но было трудно,
Отвергнув тьму и скуку, быть самим собой!

Он сирота, познал немало злого,
Талантливый еврей, красив и нищ.
Хандра овладевала без живого
Общения с друзьями.
К счастью, пепелищ