Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Венеция спала. Спокоен и ленив,
У мрамора дворцов ласкаясь и сверкая,
На полосе луны в истоме лег залив,
Как чаша, серебром до верху налитая.

И так прозрачен был, так строен неба свод,
Что, кажется, одним волны случайным всплёском
Нарушился бы сон небес и тихих вод
И даль отозвалась тревожным отголоском.

Быть может, я один подслушал в этот час,
Чего хотела ночь в таинственном волненьи,
Кому она мечтой безгрешной отдалась,
Кого звала к себе в восторженном томленьи…

Манила ночь в тоске покой иных миров,
Властительницу-смерть, что глубь небес объемлет…
Молилась, чтоб земле заснуть без грез и снов,
Как звездный караван в прозрачной бездне дремлет.

Но это был лишь бред… Мир снова оживет:
Невольник или трус – он умереть не смеет…
Я слышал, как рассвет, предтеча дня, идет, —
Я чувствовал, как ночь тоскует и бледнеет…

В холодный день светлы твои каналы,
С утра мелькают весла по волне…
Я видел это, кажется, во сне…
И в наступившей сразу тишине

Летит в волну цветное покрывало…
Да, это ты зовешь, венецианка,
Да, это ты зовешь из полусна!
Невидимая, все же ты видна,

Неслышимая, все же ты слышна…
Зовешь меня сегодня спозаранку,
Зовешь меня, и в звонкой тишине
Твое лицо обращено ко мне.

Идешь сквозь гул осенней непогоды,
По всем путям, что вечер озарил, —
И вспомнились немеркнущие годы,
Когда Россию Грамши полюбил.

Потухли в небесах зари вечерней краски,
На темный небосклон взошла луна,
Скользит гондола, словно лебедь в сказке…
А в ней… она…

Сверкают белизной во мраке звездном плечи,
Гирлянды роз за лодкою скользят,
И слышны страстные ликующие речи,
Блестит их взгляд…

Как на крылах вперед летят гондолы
И спит Венеция, как чудный – яркий сон,
И слышен смех вечерней баркароллы,
И арфы стон…

Наверно, вы не раз блуждали
По Пиацетте, вдоль аркад,
И гондольера подзывали:
«Проехать Гранде – и назад!»

Купая мраморы подножий
В струе цветистой, как опал,
Палаццо позабытых дожей
Там смотрит сумрачно в канал.

Минуем плац, где Коллионэ, —
Суров таинственный бандит, —
И вот на изумрудном фоне —
Лазурный неба монолит.

То – Адриатики безбрежной
Вечерний радостный простор,
Он чист, как запрестольный, нежный
Монахинь покаянный хор.

Когда же солнце заходило
За синей Лидо полосой
И огоньки паникадила
Сверкали в ризе золотой, —

Багрянцем вспыхнув, оживали
Червонноокие дворцы
И будто плавились эмали,
Иль тлели медные ларцы.

За кручами альпийских гор, —
У Адриатики ленивой,
Хранит свой царственный убор
Святого Марка Град счастливый.

В столице дожей горделивой
Я жил давно, в рассвете лет.
Любил дворцов немые залы.
И мой заносчивый берет
Видали сонные каналы…

Я помню вечер, в день приезда,
Отель, балкончик на Пьяцетту,
Шум гидов около подъезда,
Тебя, лукавую Лизетту,
Когда ты, ставни приоткрыв,
Смотрела томно на залив…

Я был взволнован, был счастлив…
День догорал. Утихли шумы,
Умолк рокочущий прилив,
Угасли молодые думы,
Рой впечатлений пережив.

Подкрался вечер. Я лениво
Уселся в кресле у окна.
Залив колышется, как нива,
Одевшись в мутные тона.
И женщин, разодетых ярко,

По узким мостикам и аркам
Шаги становятся звончей.
Не слышно взлета голубей,
Которых днем кормили гиды.
Мост «Вздохов» кажется светлей

От ярких фонарей на Лидо.
Уже луна, уже не жарко…
Чуть видны отблески огней
На сонных львах святого Марка…
Прильнувшие к столбам гондолы

Не бороздят седой воды,
Лишь пароход бурлит у мола,
Роняя искры из трубы.
Да, нарушая сон ленивый,
Вдали оркестр играет струнный
Мотив задумчивый, игривый,
Так подходящий к ночи лунной…
И, звуком нежным усыплен,
Я видел сон.

О, сладкий сон!..
В страну любви им унесен,
В края немолкнущих созвучий,
Где я, как юноша, влюблен,
Как солнце, – светлый и могучий…

И вижу я, – стою над кручей,
Сверкает море меж колонн,
Плющами мраморы увиты,
А небеса, – как божий трон,
Как из лазури монолиты.

А там, где небо с морем слито,
Жемчужные искрятся дали,
Звенит полуденный простор…
В цветах из света и эмали
Начертан неземной узор
И сил незримых слышен хор.

Я был любви и неги полон,
Горел огнем безбрежной ласки,
И видел: парус между волн,
Одежд ладьи седые краски.
В ней плыть хотел на Остров Сказки,
В который был уже влюблен.

Но вдаль ушел неверный челн…
И вот – закатом ослеплен,
Я видел только гребни волн
И слышал, как прилив вечерний
Гудел грозней и равномерней…

И, будто вещая Ундина,
Меня влекла к себе пучина
Неотразимой глубиной.
И я внезапно, как лавина,
Рванулся к пропасти седой…

Раздался всплеск, и я… проснулся…
Когда, затем, я оглянулся, —
Нависли бархаты ночи
И звезд дрожащие лучи
На них уж выткали узоры…

Растаял сон, остыла кровь,
Невидимые смолкли хоры,
И песню взволновавших снов
Сменили буден разговоры…

О, милый, незабвенный сон!..
Люблю я тех, кто был влюблен
В простор воды и гимн созвучий…
В стране любви прекрасен сон,
А юный сон – как вальс певучий…

Серебро луны на зеркале лагуны.
Черные тени дворцов тянутся в глубину.
Звенит в воздухе «Santa Lucia».
Город Джорджоне и Тьеполо!
Англичане и американцы качаются в черных гондолах, и, как готические колокольни, высятся черные силуэты гребцов.
Англичане и американцы…
Чужие звуки слышатся… «Addio mia bello Napoli».
Чужая это, новая песня.
Union Jack плавает над белой яхтой.
Addio… Addio… Прощай, прощай, Венеция былого!..
Стихла песня. Медные сольди летят в протянутую руку певца.
И снова звуки слышатся. Не твои, оскверненная Царица.
Не твои, жемчужина мира, Венеция, краса вселенной, камея, на которую, в прозрачные ночи прошлого, месяц глядел дрожа и томился по тебе, Пеннорожденная!
Во дворце Дожа толкутся черные чужеземцы, и бритые лица их нахально смеются в свете электрических ламп.
Они за лиру входят туда, куда послы Султана шли как на страшный Суд Божий.
Осквернена, обесчещена, терпеливо сносишь ты позор свой. Без ропота.
Но каждый камень шепчет тебе о прошлой славе.
Серебро луны на зеркале лагуны.
Черные тени дворцов тянутся в глубину.
Черные гондолы скользят по глади канала, в белом озарении месяца.
Страстные, безудержные песни колышут полночный воздух.
Белые фигуры венецианок, белее, чем луч влюбленного месяца, выделяются на погребальном фоне гондол.