Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Устало мерцают в отливах тумана
Далеких лагун огневые сверканья…
Вечернее солнце, как алая рана…
На всем бесконечная грусть увяданья.

О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана,
Парчи Тинторето… и в тучах мерцанья
Осенних и медных тонов Тициана…

Как осенью листья с картин Тициана
Цветы облетают… Последнюю дань я
Несу облетевшим страницам романа,
В каналах следя отраженные зданья…

Венеции скорбной узорные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всем бесконечная грусть увяданья
Осенних и медных тонов Тициана.

Я был в Венеции недавно.
Дворцов не мало обошел;
И, как туристу достославно,
И на Мост Вздохов я взошел.

Взойдя туда, я вспомнил Нину —
Она предстала в полный рост!
И я воскликнул, сделав мину:
– Так вот какой он, «Вздохов мост»!

Нет, Нина, дорогая Нина!
Нет, Нина милая моя —
Ничтожна здесь была картина
В сравненьи с тем, что вспомнил я!

Когда ты трепетно дышала,
Вздыхая сладко и любя,
И воздух речью оглашала,
Не помня в счастии себя —

Когда со вздохами твоими
Я на мосту сливал свой вздох,
Когда под ласками моими
Казалось, весь бы мир иссох, —

То я, скажу без всяких «охов»,
И буду прав, хотя и прост:
Что там… там было больше вздохов
И много лучше был там мост!

На площади святого Марка,
Где мажордомом птицевод,
Всплывает прошлое, как барка,
На золотых ладонях вод.

Плюясь, как ведьма, черной кровью,
По лишаям священных плит
Еще Италия влачит
Тяжелый шлейф Средневековья.

Парит сегодня, как вчера,
Над адом Данте диадема,
Но не от нашего эдема
Ключи апостола Петра!

О, до чего ж, старик, ты дожил, —
Мы оборванцы! Мы не чтим
Серебряных камзолов дожей
И папе верить не хотим!

Пусть лобызает Муссолини
Христу кровавое ребро,
Парламентарной Мессалине
Даря любовь и серебро.

Пусть под фиалковою тканью,
Как сенью распростертых крыл,
Останки Борджиа сокрыл
Небесный шулер в Ватикане —

Но Пульчинелло – тут как тут,
Он не заботится о троне,
И перст полиции не тронет
Шутом задуманный маршрут.

Какой вельможа устрашится,
Что горб лукавый невзначай
По ходу пьесы облачится
В традиционный горностай?

И, внемля пафосу спектакля,
Какой премьер сожмет висок,
Когда брызгучей клюквы сок
Подмочит ореол из пакли?

Министров тешит этот бум
На улице и на гитаре,
А между тем – седой горбун
Речист, как юный карбонари!

О папа, Лютер и левит,
Из моды вышли ваши платья
И гриф гитары, как распятье,
Толпу на бунт благословит!

Венеция!.. Луна… бесшумная гондола
У мраморных ступень старинного дворца.
Над сонною водой – канцона, баркарола…
На голос мы плывем незримого певца.

Случайный спутник мой, веселый и красивый,
С улыбкой мне сказал: «Здесь хорошо вдвоем!»,
Зачем нарушил он покой мой горделивый?
Зачем былая страсть в душе зажглась огнем?

Зачем забыла я всю прелесть южной ночи?
И унеслась к тебе я силой прежних чар?
Мне вспомнились твои тоскующие очи, —
А сладкий голос пел вдали «Vorrei baciar’…».

Заброшена сюда капризною судьбою,
Мечтой погружена в красу былых времен,
Пленилась морем я и далью голубою;
Мне снился наяву какой-то дивный сон.

«Здесь хорошо вдвоем!»… Тоска мне сердце сжала.
Волшебной сказкой спал завороженный мир.
Но греза таяла, тоска же нарастала,
А сладкий голос пел вдали: «Vorrei morir»…

Небо все – расплавленный жемчуг,
Море все – зыбящийся топаз.
Храмы выплыли из волн вокруг,
Паруса горят, как солнца глаз.

Черные гондолы пашут луг,
С длинных весел капает алмаз.
Замирает жизненный испуг,
Возрождается в душе экстаз.

Все – неслышный, все – беззвучный сон.
Даже стих – муранское стекло.
Тени меж коралловых колонн.

Всякое исчезло в мире зло,
Все как облачный вверху виссон,
Все как чайки белое крыло.

Слава венецейскому цехину,
Выстроившему волшебный сон,
Слава и купеческому сыну,
Полюбившему леса колонн,

И готическую паутину,
И державных дожей славный трон,
И великолепную картину,
И художников родных сторон.

Никогда еще полезней злато
Не было истрачено никем,
Никогда прелестнее заката

Мир не видел, изумлен и нем.
Нет лучистей на земле броката,
Что скрывал бы немощь и ярем.

Тяжелый с позолотой потолок.
В овалах много величавых драм:
Змий Медный, брызжущий в толпу поток,
Жезл Моисея, бьющий по скалам.

А рядом где-то слышен молоток:
Там распинают жертвы по крестам…
Уже висит, склонясь челом, Пророк,
И два разбойника по сторонам.

Вокруг толпа безмолвная. Лишь кони
Центурионов беспокойно ржут.
Марии в обмороке. Кто-то стонет,

И кто-то плачет. Молнии и жуть.
Трагический аккорд на небосклоне,
И гений Тинторетто грозен тут.

Средь шпажных трав и низкорослых ив
Есть островок покинутый в лагуне.
Чуть виден он меж волнами в прилив.
Но там спасались при свирепых гуннах,

Там выстроили храмы среди нив,
Где Богоматерь, синяя в трибуне
На фоне золотом, как вещий див,
Стоит на каменной в болоте шкуне.

Теперь там бродят на ходулях цапли,
И кулики гнездятся в камышах,
Теперь там чайки белые, как грабли,

Клювами рыбок скородят в волнах.
И слезы у меня текут по капле:
Я вижу Понт родимый мой в мечтах.

Лес колонн. Изящные аркады.
Золотой на фоне Божий храм.
Голуби служить в нем мессу рады,
С башни красной рея по утрам.

Крылья, крылья, крылья от услады
Нас уносят прямо к небесам.
Крылья солнечной полны отрады,
Сродны полудневным облакам.