Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Крылья, крылья, теплые как щеки
Девушки любимой, как венки,
Ангел будто подле темноокий,

Ласка мертвой матери руки.
Слез горючих катятся потоки,
Медные поют в лазури языки…

Луна Венеции ничуть не лучше
Луны Москвы, Тамбова или Тулы,
И корки апельсинные в Фонтанке
Такие же, как и в канале Grande.

Но если в полночь ты пойдешь с Пьяцетты
По узким улицам, таинственным и темным,
Шаги замедли у моста Риальто:
И ты услышишь эхо песни дальней,

И чей-то вздох и чей-то робкий шепот,
И Дездемоной брошенную розу
Поднимешь ты у стен палаццо Ферри.
Былых столетий летопись живая,

Прощай, Венеция, прощай, о город-призрак,
Прощайте, голуби «святого Марка»,
Прощай, Лоренцо, гондольер кудрявый!
В моей стране далекой и холодной

Тебя не раз я вспомню, день счастливый,
И станут влажными мои ресницы,
Как влажны стены в подземельях Дожей.

I
У входа на мост – грек из бронзы, голый.
Канал закован – в лед, гранит, чугун.
А кто-то лжет, что видел край веселый,
Где голые любовники с гондолы
Глядятся в зеркало лагун.

Не верю! Верю в скованные реки,
В жестокой жизни злую красоту
И – в родину, единственную, ту,
Где вечно зябнут радости, как греки
На скользком северном мосту.

II
Невской ночи мрак тяжелый
Сотрясен ознобом струн.
Вижу легкие гондолы,
Звезд серебряные пчелы
В зыбком зеркале лагун.

Вижу утро: блеск запястий,
Смуглых грузчиков возня,
Перепутанные снасти;
Отраженье знойной пасти
Синькой крашенного дня.

Над вздремнувшим гондольером
В вышине – крылатый лев…
Брось! Начни другим размером:
Дождь. Фонтанка. В небе сером
Стынет «Барыни» припев.

III
Разлюбишь? Отвечу просто:
Пройду только пять шагов.
В Венеции бросали с моста
Соперников и врагов.

Я долго буду виднеться —
Пока не дойду до дна.
Наш город совсем Венеция,
Только – волна холодна!

В заложенном шестеркою возке,
В чужой молве не смыслящий ни слова,
Приехал Джиакомо Казанова
В холодную Россию налегке.

Был чопорен французский разговор
Придворных дам, жиреющих жеманниц,
Насмешливый, бывалый итальянец,
С улыбкой созерцал царицын двор,

Чужой мороз, чужие злость и веру,
Харит в мехах, Венеру в зипуне.
Он мысленно докладывал Вольтеру
О варварских царице и стране.

Здесь холод груб, гуляки скорбно пьяны,
Здесь мрамор наг, а женщины в меху.
Широкие проспекты и кафтаны,
Но тесно человеку и стиху.

На площади казнимый в жалкой позе,
Мужик палач ведет ударам счет.
Раздетый щеголь дрогнет на морозе —
И пудрой с кос осыпан эшафот.

За будкой степь сияет незнакомо.
Катят возки, – и скорбен долгий гул
Их бубенцов. И думал Джиакомо:
«Я королей и женщин обманул.

На троне те, а эти на постели
Равно слабели, лесть мою ценя.
Нет, не тебе, страна степной метели,
Припудренным обманом взять меня.

Твоих цариц, твоих печальных пьяниц,
Мне не понять»… И вот уж по полям
Катит сквозь снег беспечный чужестранец
К веселым европейским королям.

Именовать венецианским
Сей праздник – правильно едва ль,
Но был вполне американским
«Международный» фестиваль.
Он шел по Маршаллову плану:
Нахально вторгшись в край чужой,
Как на Бродвее, по экрану
Гуляли гангстеры толпой.
Шло дело к свалке…
Лев святого Марка
Рычал, косясь на пришлый люд.
Пред ним, как фирменная марка,
Светились буквы: ГОЛЛИВУД.
Свое «искусство» ввозит нынче
Американский капитал
В страну, в которой жил да Винчи
И Тинторетто обитал…

Льются звуки баркаролы,
Тихо гондолы скользят;
Вдоль Скьявоне и вдоль Моло
Огоньков мерцает ряд.
Полны тайнами каналы,
Грезит Пьяцца о былом;
Много видевший, усталый,
Лев поник своим крылом.
Смотрит, мудрый, так спокойно
На толпу пришельцев он,
Что дерзают недостойно
Нарушать царицы сон.
Все равно ей не проснуться,
Не вернуть далеких дней,
Слуха гордой не коснутся
Толки пошлые о ней.
Тихи трепетные всплески
Темных вод ее лагун.
Вспоминают время блеска
Старый лев да рокот струн…

Венеции благословенной дожи
Обручены таинственно с волной.
Так Родина обручена со мной
В изгнан<���ь>и мне роднее и дороже.

И пели вдохновенные поэты
Союз счастливый дожа и волны.
Мне о грядущей славе снятся сны
И Русь свободная в сиянии рассвета.

Но умер дож. От мрамора гробницы
Звала его, звала бессмертная волна.
Настанет час, и позовет она
Домой меня из плена заграницы.

Перед моим окном Венеция
Горят огни в палаццо дожей
Играющий в воде венец их я
Люблю в голубоватой дрожи
Гондолы нет но где-то слышится
Призывный звон гитарный
И замирает сердце тише все
Рассыпан сон янтарный

Плещет о берег гранитный волна,
Мчится по волнам гондола,
Слышишь – вдали зазвучала струна,
Льется со струн баркарола…

Ночь… Воцарилась кругом тишина,
На душу грусть навевая….
Только вдали не смолкает струна,
Песню любви напевая.

Крылатый лев святого Марка,
Отверзши пасть, глядит вперед.
Здесь солнце ласково, не ярко,
Не слепит глаз, души не жжет.
Над паутиною каналов
Вспорхнули легкие мосты.
Лишь здесь душа моя узнала
Про непробудный сон мечты.
В часы вечерние я слышу
Лишь только плеск весла гондол;
Но вот и он все дальше… тише…
Молчанье… Жуть… Куда зашел?
Куда проник я? Запах влажный
В мой мозг впивается, как бич…
Нет! Мне – Венеции миражной
Великой тайны не постичь!
Боюсь тебя! В твоем молчаньи
Мне зрится скрытым страшный маг!..
Вот шаг ступил… И вдруг все зданья
Громовым эхом вторят шаг…
Еще шагнул… И вновь сердито
Родятся тысячи шагов…
Ступив на каменные плиты,
Я разбудил толпу врагов…
Бегу, бегу… А грохот, хохот,
За мной в погоню мчат войска.
И силы нет для крика, вздоха!..
И я бегу, бегу пока.
Вдруг, среди тьмы, в одном оконце
Мелькнула тень… Она, она!..
И вновь из сердца льется солнце,
И песен требует струна…
И я пою, пою для тени,
Пою для призрака – мечты…
И на подводные ступени
Из окон падают цветы…