Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Реклама – как электросварка.
Хохочет истеричный джаз.
На площади святого Марка
Два мавра прозвонили час.
В тени блаженно млеют пары,
Коты глазеют из углов.
И пустота, заполнив бары,
Беспечно дремлет у столов.
За гулкой набережной, тесно
Прижавшись, будто для тепла,
Чернеют глянцево-помпезны
Гондол летящие тела.
Созвездья медленно качая,
В лагуне морщится вода.
А я отчаянно скучаю
Вдали от дома, как всегда!
Брожу, рисуя время оно
По книжным фразам…
Семеня,
Куда-то спешно Дездемона
Прошла, плечом задев меня.

Вопя надсаженным сопрано,
Роняя скрип, как старый шкаф,
В Мурано нас доставил рано
Вертлявый катер – мотоскаф.

Тягучий дым стального цвета
Из труб клубился тяжело.
Мурано, между прочим, – это
Венецианское стекло.

Но про стекло расскажут книжки.
Я речь о людях поведу.
Меня тревожат те мальчишки,
Что задыхаются в чаду.

Им за двенадцать только-только,
Им только брюки в играх рвать,
А не потеть у адской топки
И легкие не выдувать.

О, как легко и убежденно
Их выдавал огонь зрачков,
Когда в ладонях обожженных
Блестели ромбики значков!

Когда за яркую матрешку
Трясли друг друга, теребя,
Что даже нам, чужим, немножко
Досадно было за себя.

Все одинаковые дети.
Гагарин?! – лезут напролом,
Забыв про постные спагетти
В дешевом баре за углом.

И сквозь нахлынувшую жалость,
В какой-то миг, со стороны,
До умиления казалось:
Играют мирно пацаны,

Из камышинок выдувая
Прозрачно-мыльные шары…
Звонком далекого трамвая —
К ногам осколки. Нет игры!

Пузатый тип, жуя сигару,
Уходит с модной вазой прочь,
Чтоб подарить для будуара
Своей любовнице за ночь.

Он никогда не вспомнит даже
Про запыленный неуют,
В котором черные от сажи
Мальчишки детство продают.

Стою, прищурившись от света,
Смотрю на дивный город зло…
Мурано, между прочим, – это
Венецианское стекло.

Мост вздохов.
День за стенкой замер.
Отстала где-то суетня.
В холодный мрак
Свинцовых камер
Ведут, как смертника, меня.

Гудят загробной тишиною
Проходы, давит теснота.
Огромной пастью предо мною
Тоннель зловещего моста.

Сквозь вязь решетки, торопливо,
С тоской идущего на смерть,
Гляжу на солнечное диво,
О коем думать мне не сметь:

На облака, на позолоту
Лагуны с крохотной волной…
Вдруг померещилось, что кто-то
Вздохнул печально за спиной.

А может, это просто камень,
Видавший ненависть и зло,
Всего наслушавшись веками,
Теперь вздыхает тяжело.

И в этом вздохе – стон эпохи
Над черным пламенем костра.
И боль Джордано в этом вздохе,
Живьем сожженного вчера…

Мост вздохов. Понте дей Соспири.
Музей далекой старины.
А где-то рядом, в шумном мире
Те вздохи до сих пор слышны.

Нас волшебница даль в свой чертог позвала.
Мы услышали зов, мы пришли – и ввела
Нас она в сказку волн и сияний;
С неба месяца тихие льются лучи;
Тихо плещет волна, и несутся в ночи´
Песни сбывшихся, тихих желаний.

Милый друг, предадимся певучим мечтам!
Предадимся сребристым лучам и волнам!
Пусть летит за мгновеньем мгновенье;
Пусть гондола плывет при луне и звездах.
В этих светлых водах, в этих вечных лучах
Нашей вечной любви отраженье!

Голубая дымка окарино
Тает в венецейской тишине,
Или улыбнулся Палестрина
Траурной гондоле, и весне,

И случайным, робким, нищим звукам
У благословенных берегов,
Чтоб на миг невоплощенным мукам
Даровать бессмертие богов.

«В голубом эфира поле
Блещет месяц золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой…» [563]

Словно яркий жемчуг в море,
Красотой горит она.
Адриатика во взоре
У нее отражена.

Станом девственным Диана
Не могла бы спорить с ней,
Краской нежной Тициана
Золотится шелк кудрей.

В серебре лагуны зыбкой
Сквозь туман плывут они
И приветствуют с улыбкой
Их небесные огни.

И таинственным светилам
Все внимает, присмирев,
И Феодор с крокодилом,
И святого Марка лев.

Догаресса негой ночи,
Лаской звезд утомлена
И смыкает тихо очи,
Уступая власти сна.

Сон лелея безмятежный,
Дож любуется женой
И, обняв с заботой нежной,
Сторожит ее покой.

Гладит локон ароматный
Он дряхлеющей рукой,
Шепот страстный и невнятный
Ловит с уст ее порой.

Что же вздрогнул он смущенный
И бледнеет отчего?
Имя назвал шепот сонный:
Это имя – не его!

И мгновенно в сердце дожа
Подозрение встает
И, суровый дух встревожа,
Муки ревности зовет.

Знает он, кого случайно
Выдает беспечный сон;
Перед ним раскрылась тайна, —
Убежден в измене он…

И, простясь навек с покоем,
Он обдумывает месть,
Казнь кровавую обоим
За поруганную честь.

Страсть в нем разум поборола, —
Приговор уже готов…
По волнам скользит гондола
Мимо храмов и дворцов…

Спят каналы и палаты
В серебристой полутьме…
Яд, оковы, казематы
Дожу грезятся в уме…

Разгорается все боле
Сердце местью роковой…
Тихо все… в небесном поле
Блещет месяц золотой…

Адриатика плачет… Из дальней страны
Донеслась ко мне жалоба бледной волны:
«Умерла, умерла Кампанила!»
И я вижу, как город тоскою объят,
Как печальны каналы и мрамор палат,
Как волшебница моря уныла. —
И гондолы грустнее, чем прежде, скользят
По каналам немым, как могила,
Словно черные лебеди горя и зол…
Отуманены образы мрачных гондол…
Все твердит: «Умерла Кампанила!»

Над столицею дожей, как дума морей,
Окруженная стаей ручных голубей,
Возносилась она и царила; —
И витали вокруг нее голуби-сны,
Легкокрылые тайны седой старины,
И небесная билась в ней сила:
Повесть долгую лет, дивных дел и побед
И злодейства и бед заколдованный след
Своим звоном она разносила.
Серенады любви, упоительный сон,
Из свинцовых темниц умирающих стон,
Все хранил и твердил обо всем ее звон…
Но теперь умерла Кампанила!