Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Белы или чернее сажи
Красавицы на распродаже,
Все, из каких угодно стран,
Товаром станут окаянным.
Так входят в сделку с океаном
Работорговец и тиран.

У деспота и урагана,
У молнии и ятагана
Хозяйство исподволь растет.
Здесь отдыха ни у кого нет:
Шторм непрестанно волны гонит,
Царь подданных своих гнетет.

А мы любым владыкам служим,
Поем, трудясь над их оружьем.
Эмир, в глазах твоих свинец, —
Меж тем как в песне нашей честной,
Как в гнездышке, в листве древесной,
Трепещет маленький птенец.

Природа-мать спокойно дышит
И колыбель свою колышет
И пестует чужих детей.
Пусть наша песня дальше льется,
А в ней невольно отдается
И гул громов, и стон смертей.

Мы лавры с пальмами подарим
Владычественным государям, —
Но им не задержать зато
Ни звездного круговращенья,
Ни штормового возмущенья, —
Там не подвластно им ничто.

Богат цветеньем знойный полдень,
Он женской прелестью наполнен, —
Здесь вечный праздник, вечный смех,
Там от борзых бегут олени…
Но мир вблизи и в отдаленье
Ханжей отпугивает всех.

И если надобно султанам
Жить в опьяненье непрестанном,
Пускай выходят из игры
В разгар грехов, в цвету желаний.
Но есть в лесу у каждой лани
Темно-зеленых мхов ковры.

Любой подъем с пареньем связан.
Любой огонь затлеть обязан,
Могила ищет старика.
Над пляской волн, над пеньем бури,
Над зыбким зеркалом лазури
Ползут часы, летят века.

Красавицы ныряют в волны,
Хмельным броженьем, жженьем полный,
Мир очарован сам собой.
Сверкает море в лунных бликах.
Так отражен на смертных ликах
Небесный купол голубой.

На золотых бортах галерных
Ты шесть десятков весел мерных
Движенью вечному обрек.
Они легко взлетают к высям.
Но каждый взмах весла зависим
От каторжников четырех.

Поэт — вселенная, что в человеке скрыта.
В мозгу у Плавта — Рим, рокочущий сердито;
Слепой и царственный, увидел Мэонид,
Пренебрегая тьмой, что взор его мрачит,
Калхаса, Гектора, Патрокла и Ахилла;
Терзанья Прометей терпел в душе Эсхила;
Рабле вместил свой век; та истина ясна:
Все, все мыслители в любые времена,
Благословенные певцы-визионеры,
Шекспиры щедрые, обильные Гомеры,
Вынашивали плод, подобно матерям:
Одним рожден был Лир, другим же — царь Приам,
Да, каждым гением порождено немало.
В пустыню их влекло; в душе у них сияла
Бессмертная лазурь, где вечны свет и смех;
Порою же тревог, что угнетают всех,
Квадриги громовой им слышалось движенье.
Поэтов-мудрецов венчало озаренье.
Им ясно было все, что зрели пред собой:
Для Архилоха был опорой ямб хромой [508] …для Архилоха был опорой ямб хромой… — Поэт Архилох прославился своими сатирическими «ямбами» и даже считался создателем этого жанра. ,
Услышал Еврипид стенания инцеста [509] …услышал Еврипид стенания инцеста — то есть кровосмешения; намек на преступную страсть Федры к своему пасынку Ипполиту в трагедии Еврипида «Ипполит Увенчанный». .
В себе нашел Мольер печального Альцеста [510] Альцест — герой комедии Мольера «Мизантроп» ( 1666 ). ,
В нем был Арнольф [511] Арнольф — персонаж комедии Мольера «Школа жен» ( 1662 ) — богатый старик, женившийся на молоденькой девушке Агнесе, которая его обманывает. с женой, как сыч и стрекоза,
И хохот шутовской, и мудрости слеза.
С Кихотом речи вел Сервантес, бледный, нежный;
Внял Иов, что шептал Денница, дух мятежный;
Дант мыслью пронизал великой бездны мрак;
Пляс фавнов на лугу узнал Гораций Флакк,
А Марло разглядел под сенью черной чащи
Бесовский шабаш [512] …а Марло разглядел… бесовский шабаш… — Намек на «Трагедию о докторе Фаусте» английского драматурга эпохи Возрождения Кристофера Марло ( 1563–1593 ), представляющую собою одну из ранних литературных обработок народной легенды о Фаусте. , вихрь, неистово бурлящий.
От первых дней поэт для мирозданья свят,
Когда видения вокруг него парят.
Ему трава мягка, пещера не угрюма;
Пан топчет мох при нем, не поднимая шума;
Когда природы сын мечтами обуян,
Она следит за ним; коль есть в лесу капкан,
Возьмет его рукав куст на краю тропинки
И скажет: «Нет, туда ты не ходи!» Барвинки
Трепещут под ногой; по зарослям лесным
Возникнет голос вдруг и, еле различим,
Прошепчет: «Вот Макбет с Шекспиром! С Беатриче
Дант! Это Дон Жуан с Мольером!» Гомон птичий
Умолкнет, сникнет плющ, колючки скрыть готов
Терновник жалящий, безмолвный строй дубов
Дорогу даст, чтоб шли в беседе под ветвями
Великие умы с великими тенями.

Тебя уж нет. Но вновь я вижу образ твой
То в небесах ночных, то днем — в листве густой.
Вовек духовное не помрачится око.
Я погружен во тьму. Но в этой тьме глубокой
Еще ясней твоя звезда. И мать и ты —
Вы обе на меня глядите с высоты…
Где красота твоя блистательная ныне!
Лаура! Отзовись! Где ты, в какой пустыне?
Люблю тебя. Люблю. Жизнь без любви пуста.
Когда волшебное «люблю» твердят уста
И разливается по нашим жилам пламя,
Мы, смертные, равны с бессмертными богами.
Бесценнейший из всех даров любви — навек
Ушедших видеть вновь, из-под закрытых век,
Их возвращать к себе, томящихся в изгнанье,
Чтоб снова вспыхнуло угасшее сиянье.
Не правда ли, ты здесь, со мною, как всегда?
Глаз отвечает: «Нет», а сердце молвит: «Да».

Гомер поэтом был. И в эти времена
Всем миром правила владычица-война.
Уверен, в бой стремясь, был каждый юный воин,
Что смерти доблестной и славной он достоин.
Что боги лучшего тогда могли послать,
Чем саван, чтобы Рим в сражениях спасать,
Иль гроб прославленный у врат Лакедемона?
На подвиг отрок шел за отчие законы,
Спеша опередить других идущих в бой,
Им угрожавший всем кончиной роковой.
Но смерть со славою, как дивный дар, манила,
Улисс угадывал за прялкою Ахилла [513] …Улисс угадывал за прялкою Ахилла. — По древнегреческому мифу, мать Ахилла, зная о его трагической судьбе, спрятала юношу среди дочерей царя Ликомеда переодетым в женское платье. Но хитрый Одиссей ( Улисс ) под видом купца проник во дворец, и Ахилл, выбрав среди его товаров не наряды, а меч, выдал себя этим. ,
Тот платье девичье, рыча, с себя срывал,
И восклицали все: — Пред нами вождь предстал! —
Ахилла грозный лик средь рокового боя
Стал маской царственной для каждого героя.
Был смертоносный меч, как друг, мужчине мил,
И коршун яростный над музою кружил,
В сражении за ней он следовал повсюду,
И пела муза та лишь тел безгласных груду.
Тигрица-божество, ты, воплощенье зла,
Ты черной тучею над Грецией плыла;
В глухом отчаянье ты к небесам взывала,
Твердя: — Убей, убей, умри, убей — все мало! —
И конь чудовищный ярился под тобой.
По ветру волосы — ты врезывалась в бой
Героев, и богов могучих, и титанов.
Ты зажигала ад в рядах враждебных станов,
Герою меч дала, сумела научить,
Как Гектора вкруг стен безжалостно влачить [514] …как Гектора вкруг стен безжалостно влачить. — В «Илиаде» рассказывается, как, мстя за своего друга Патрокла, Ахилл убил в сражении троянского героя Гектора и, привязав его тело к своей колеснице, влачил вокруг стен осажденного города. .
Меж тем как смертное копье еще свистело.
И кровь бойца лилась, и остывало тело,
И череп урною могильною зиял,
И дротик плащ ночной богини разрывал,
И черная змея на грудь ее всползала,
И битва на Олимп в бессмертный сонм вступала, —
Был голос музы той неумолим и строг,
И обагряла кровь у губ прекрасный рог.
Палатки, башни, дым, изрубленные латы,
И стоны раненых, и чей-то шлем пернатый,
И вихорь колесниц, и труб военных вой —
Все было в стройный гимн превращено тобой.