Яков Тублин - Образ жизни

Утро было темно и туманно.
Глядя в тёмное око окна,
Думал я, как неясно и странно
Содержанье короткого сна.

Проступали деревья сурово,
Ветер голые ветки качал.
И не мог я припомнить ни слова
Из того, что я ей отвечал.

Как старался я вспомнить упрямо
Хоть единое слово своё…

А была бы жива моя мама,
Я спросил бы об этом её.

В огне — слова, и вся душа — в золе,
Пишу стихи на мамином столе.
Слова, слова — что слово, то зола.
Всё потому, что мама умерла.

И мамин стол, как палуба в ночи:
Не докричишься, хоть вовсю кричи.
Кричи, кричи! Да кто услышит крик?!
А я ещё пока что не привык,
Что некому откликнуться в ответ.
Хоть надорвись, а мамы больше нет.

Себя — а больше некого корить.
Нет мамы —
Больше не с кем говорить.

Я на душу взял все отравы —
Их хватит любому на век, —
Чтоб из красномордой оравы
Пробился на свет человек.

Я знаю: моё беспокойство
Не нужно вам трижды сейчас.
Оно — моё главное свойство,
Я делал всё это для вас.

Молился я и матерился,
Я близких своих изводил,
В закрытые двери ломился —
В открытые — не входил.

И пусть меня в землю зароют
Убийцы, подонки, ворьё —
От мира они не сокроют
Навек беспокойство моё.

Дано вам увидеть такое —
Не знаю, я там или тут, —
Как из моего непокоя
Целебные травы взойдут.

День отгремел под солнцем жарким.
Мне снова до утра стоять
В безлюдном этом тихом парке,
Где только тополя шумят.

Как мне плечо натёрла скатка,
Но не прилечь и не уснуть,
Не улыбнуться, не заплакать,
Гранитных губ не разомкнуть.

Река волну ночную катит
И ветер бродит по степи…
Не спит в моей белёной хате
Жена — вдова моя, — не спит.

Там столько тяжких слёз пролито;
Зайти бы, хоть когда взглянуть,
Но я громадный, из гранита, —
И хата будет мне по грудь.

Поднявшись над своею смертью,
Я памятником стал немым,
А так мне хочется, поверьте,
Быть незаметным —
Но живым.

Не школа была, а развалина,
Зимой целый день не согреться —
«Спасибо товарищу Сталин»
За наше счастливое детство!

Над головами над нашими,
Над детством худым и бездомным,
Стена транспарантом украшена
И в раме портретом огромным.

Искали щавель на проталинах,
От голода некуда деться —
«Спасибо товарищу Сталину
За наше счастливое детство»

Народа душа измочалена:
Война, голодуха, аресты —
«Спасибо товарищу Сталин»
За наше счастливое детство

Воспоминанье о далеком детстве
В ночной остановившейся тиши —
Надёжное испытанное средство,
Пригодное для сердца и души.

Из памяти опять всплывают зыбкой,
Разлившись лёгкой теплотой в груди,
И золотое солнышко с улыбкой,
И лета серебристые дожди.

Ещё и обретенья, и утраты —
Всё впереди, и всё испить до дна.
А я на нашей улице горбатой
Под деревом играю у окна.

Как девственно струится воздух синий!
Как дышит изумрудная листва!

И предо мной ещё никто не винен,
И я ни перед кем не виноват.

Как молодость минула скоро,
И как далеки те места!
Вокруг Приозёрска — озёра,
Такая вокруг красота!

Я целую вечность здесь не был,
Не видел непуганых птиц.
Ах, как высоко это небо!
Ах, как этот бор голосист!

Здесь вольно любилось и пелось,
Здесь ласково пахла трава…
А жизненный опыт и зрелость —
Ещё впереди. Голова
Не знает сомнений и споров,
Прозрений, рождённых бедой.

…Верните мне лес и озёра,
И мой Приозёрск молодой.

Январь. Холодный ветер дует.
Подчёркивая жизни срок,
Летит на голову седую
Такой молоденький снежок.

А за метелью, за метелью,
Как будто в воздухе паря,
Мелькают чёрные шинели
И золотые якоря.

Они мелькают и мелькают,
И исчезают иногда.
Но снег на голове не тает —
Не те года, не те года.

Нет, на судьбу я не в обиде,
Хоть жизни срок ужасно мал.
Я столько январей увидел
И снегопадов испытал.

Но нынче я трезвей и строже
Раздумываю, как мне быть.
До января я снова дожил,
Теперь до мая бы дожить.

Форменка натянута до треска,
«В увольнение», — поёт душа.
Пуговки надраены до блеска,
Выглажены чёрные «клеша».

Всё по форме — я как рублик новый,
Трезвый, чистый, молодцом гляжу,
Но комендатуру на Садовой
Я на всякий случай обхожу.

Годы, годы! Откипели страсти,
Но ночами снится до сих пор
Звонкое моё простое счастье:
Небо, море, молодость, простор.

Сулили мне коня за царство,
А сами по коню — стрельбу.
Я обвиняю государство,
Сломавшее мою судьбу.

За то, что жил чужою жизнью,
За тот надрыв, за тот излом,
За то, что за любовь к Отчизне
Отчизна мне платила злом.

За то, что я, как некий спутник,
Кружил вокруг родной земли.
Я — государственный преступник?
Тогда-вот грудь моя — пали!

Шестой десяток, слава богу, —
Зачем мне слава и хула?

…Рассвет забрезжил понемногу,
Но жизнь единственной была.

Ещё поживём,
Поживём и увидим,
Как в радости — друг,
И как недруг — в обиде,
Ещё постоим,
Постоим на краю,
Ещё мы сразимся
В смертельном бою.
Ещё мы подышим
И степью, и морем,
Ещё потягаемся
С лихом и горем.
Ещё мы насмотримся
Вдаль и на звёзды.
Мы живы ещё —
И бороться не поздно.

Впрочем, что же нам жалеть,
Что прошли младые годы.
Средь осенней непогоды
Можно жить и можно петь.

Не гусарствуем давно,
На хмельных, весёлых сходках
Не дерём отважно глотки.
Но другое нам дано.

Плодоносные сады —
Густо яблоки повисли.
Осветимся тихой мыслью
И присядем у воды.

Пусть осенний день молчит
Под свечением заката.
Веселятся пусть внучата;
В путь сбираются грачи.

Тень касается лица.
Всё на свете мы видали.
Ну, а прочее — детали,
Кроме смертного конца.