Яков Тублин - Образ жизни

Сколько зим и сколько лет
Не проходит этот голод:
Горожанке снится лес,
Лесорубу снится город.

Ты в слезах — приснится смех,
И совсем уже нелепо,
Снится листьям белый снег,
А сугробам снится лето.

Сколько судеб, сколько снов!
Как сугробы сны глубоки.
Снится, может быть, любовь
Беспросветно одиноким.

Снятся яблоки весне,
Снится осени подснежник,
А к жестокости во сне
Тихо подступает нежность.

…Но взойдёт заря и враз
Всё по полочкам расставит.
Утро — самый мудрый врач.
Рассветает…

Звуки пролились, как воды талые,
Снова возвратились, как скворцы.
Почему опять на песни старые
Переходят модные певцы?

Музыка в другой инструментовке
Снова в нашу память постучит.
На эстрадном конкурсе «Каховка»,
Как сама история, звучит.

И пускай уже не под гармошку
Слушаем опять мы песню ту,
Но ведёт «Катюша», как дорожка,
В нашу юность,
В нашу чистоту.

После музыкального «прогресса»,
После шелухи и ерунды,
Словно после всех деликатесов,
Захотелось хлеба и воды.

Все линии точней отчёркнуты
В пределах этих ясных дней.
Как осенью мазки отчётливы!
Как возраст осенью видней!

Глухие звуки сада тихого,
Стучат тяжёлые плоды.
Колдуют мастера над тиглями,
Грунтуют белые холсты.

Исходит холст ярчайшей охрою,
Исходит тёплой синевой,
А среди ночи двери охают,
И стонет ветер, как живой.

По мокрым стёклам ветки лязгают,
А холст пока ещё немой,
Но весь дрожит,
И вместе с красками
Ложатся звуки на него.

Ещё ходить, ещё летать,
Ещё ловить снежок ладонью,
Но жёлтая печать листа
Уже легла на подоконник.

Ещё я буду молодой,
Пока не повзрослеют дочки,
Ещё до той последней точки
Чего не станется со мной!

Пока поёт мой соловей,
И на судьбу я не в обиде,
Но очень многого не видел
Ещё на родине своей.

Ждут многие меня места —
Леса и степи, и причалы…
Но отчего же так печалит
Осенняя печать листа?

Я так прозрачно этот август помню.
Как облака немыслимо легки!
Стоял ещё горячий летний полдень,
В нём осени желтели островки.
Как мог я знать,
Когда по листьям рыжим
Ты уходил на солнечный бульвар,
Что никогда мне больше не услышать
Твоё такое тихое «Бувай».
Бувай, Володя.
…Вот опять незримо
Мы на опушке осени стоим.
Бувай, Володя.
Не прочтёшь Тувима
Спокойным, добрым голосом своим.
«Бувай», — я отвечаю…
Тёплый ветер
Такой же над Одессой,
Как вчера.
И так же
Сквозь закаты и рассветы
Струится лучик твоего добра.

Память, тоньше паутинки,
Вновь являет чудеса…
Где-то озеро Кувшинка
Есть в районе Чебоксар.

Чистым утром, утром росным
Помню, как вдыхал росу,
Видел, как проснулись сосны,
Сосны сонные в лесу.
Как синели их вершинки
Где-то в самой вышине,
Как у озера Кувшинка
Травы спали в тишине…

До сих пор травой росистой
Пахнет всё вокруг меня,
Лесом тем, Кувшинкой чистой,
Волгою, началом дня.

Эти чистые звуки
Из ветра и влаги,
Как дыханье,
Не лгут.
Вот и ноты восходят
На белой бумаге,
Как трава
На лугу.
…А парижский каштан
Наклонился и слушал,
Как подпрыгивал
Дождь,
Как по небу холодному
Тёплою тучкой
Ты плывёшь…

Шесть утра,
Небо летнее ясно.
Повторяю стократ:
Ничего нет в природе прекрасней,
Чем рассвет и закат.
Вот на солнечном тихом рассвете,
Под шатром синевы,
Поднимается утренний ветер
Из высокой травы.
Открываются ближние дали
В голубой тишине.
Долгий день ещё в самом начале,
Как в таинственном сне.
Далеко до полдневного зноя,
До заката — сто лет.
И колодец с прохладной водою
Чист, как ранний рассвет.
День встаёт,
И прозрачен, и звонок,
Сладок воздух в груди…
А у бабочек, у подёнок,
Ещё целая жизнь впереди.

Застывшая осень босая
Идёт к своему рубежу.
Я камешки в море бросаю,
Я в синее небо гляжу.

Остывшие пляжи печальны.
Похожая на весы,
Чайка висит над причалом —
Меж морем и сушей висит.

Мне тоже пора что-то взвесить,
Решиться пора, хоть убей,
Под синим шатром поднебесья,
В единственной жизни моей.

А это вроде праздника
В наш неспокойный век —
До внука и до правнука
Дожил человек.
Ручонкой правнук тянется
Свободно и легко
К неведомому таинству —
К бутылке с молоком.
Им — радости,
Им — сладости,
Им — каждый шаг впервой.
А человеку в старости
И надобно того.
Приобретает навыки
Для жизни для такой:
— Дождусь от внучки правнука —
И можно на покой.
Куда от жизни деться?
Стара уж я, стара.
От правнучки младенца —
И уходить пора.
То кормишь,
То стираешь —
Так пролетают дни.
Ну как ты их оставишь? —
Ведь пропадут одни…

В сентябре прикатили
Мы в город Херсон.
Раскололи арбуз
На двенадцать персон.
Днепр искрился,
И в плавнях,
На той стороне,
Небо медленно плавилось
В чистом огне.
Так покойно струилась
Вода в берегах!
Так привольно стоялось
На лёгких ногах!
Не сервиз на столе —
А арбуз на траве.
И весёлые мысли —
В шальной голове.

Пропахший бивуачным дымом,
Какой сегодня долгий день!
И под осенним небом дивным
Скользит прозрачных тучек тень,
И ни работы,
Ни заботы
В прохладе гор и в их тиши.
Одна осталась мне работа —
Работа сердца и души.
Как будто
Здесь прошла граница
Меж тем,
Что дело и слова.
И слышно,
Как летают птицы.
И слышно,
Как растёт трава.
А далеко внизу,
В долине, —
Дома
И люди,
И река.
И день так ощутимо длинен,
И жизнь так сладко коротка.

Пусть редко меня обнимают
И слава, и шумный успех —
Пока ещё мама живая,
Я всё же счастливее всех.
Когда и лекарство, и слово
Забыты уже наизусть,
Тогда головой непутёвой
К родному плечу прислонюсь.
Я буду и дедом, и мужем,
Хозяином в крепком дому…
Но больше, чем маме,
Я нужен
Не буду уже никому.
Я, с детства запомнивший крепко:
Не жить ни во зле, ни во лжи;
Я, в сорок втором под Сарептой
С ней чуть не убитый во ржи.
Толкуют пусть горько и сложно
Жильцы из соседних квартир,
Что я пациент безнадёжный,
Отставший от всех пассажир.
Но я повторяю упрямо
(И весело мне оттого):
Покуда жива моя мама —
Ребёнок я прежде всего.
И в небо взлетает дорожка
На смертном моём рубеже,
Пока ещё живо окошко
На первом её этаже.