Яков Тублин - Образ жизни

Утром в воскресенье это было:
Пепелищем улица дымила.
Около пожарной каланчи
Милиционер лежал убитый.
Весь Красноармейск, как гроб открытый
Был, когда вернулись мы с бахчи.

…Столько лет. Но ясно и теперь я
Вижу эту первую потерю —
Детство выжгло вспышкой огневой.
Не убитый взрывом, не сгоревший,
Уцелевший чудом, повзрослевший,
Прошептал я маме: «Я живой».

Я живой, но это — только случай.
Я живой — убит дружок мой лучший;
Он напротив в доме раньше жил.
Впереди друзей немало будет,
Но скажите, кто вернёт мне, люди,
Этого, с которым я дружил.

Сталинград горел, горела Волга,
И сирены выли долго-долго,
И над переправою, черны,
Тупо самолёты выли снова.
С мамою остались мы без крова,
И без хлеба посреди Войны.

Но бахчи кровавая картина,
Но отец над мёртвым телом сына,
Но безумно плачущая мать…
Этот чёрный, этот ад кромешный
На Земле, такой святой и грешной,
И сегодня трудно вспоминать.

Уцелел я. Подрастают дети,
Но всё снится, снится на рассвете,
И не прекращается Война.
В памяти моей тот день и ныне.
Кровь того худого пацана,
Кровь Бахчи вовеки не остынет.

В ту пору каждый был с бедой знаком.
А на восток всё шли и шли составы.
И вышла мать моя за кипятком,
И от состава нашего отстала.

Расстрелянные рвались облака;
Война трясла меня в вагоне жёстком,
А я ревел, потом молчал, пока
Меня не сняли с полки за Свердловском.

Я помню: сахаром кормил тогда
Меня солдат. Он левою рукою…
Да, левою кормил меня солдат,
А правая осталась под Москвою.

Солдат смотрел — и слёзы по щеке:
«А у меня убили, гады, Кольку!
Рубай, сынок!»
И я, зажав в руке,
Рубал тот сахар пополам с махоркой.

Тот сахар был на самой на Войне.
Где ты, солдат?
Судьба твоя какая?
Не знаю.
Только и до этих дней
Твой горький сахар на губах не тает.

Ещё скуден стол, дырявый карман —
Только воздухом душа и жива.
На обед была трава-мурава,
А на ужин был макухи кусман.

Да ещё пришли на каждый порог
(Не упросишь — не скостят, не простят)
Тот налог, да снова этот налог.
На кого налог? На вдовьих ребят?

И на курицу, что в прошлом году
Принесла одно яйцо по весне.
На несчастье налог, на беду,
Что достались людям в чёрной Войне.

Отрыдает и затихнет беда,
Зарубцуются сражений следы
И трава зазеленеет, когда
Отшумят потоки вешней воды.

Но навек не унесёт та вода
Половодьями бушующих рек
Всех невзгод, что напахала беда,
Болей всех, что перенёс Человек.

На пригорке земляника взошла,
И щавель зазеленел у стены,
И вскормила крапива полсела.
Да и кое-кто вернулся с Войны.

Не хватает у станка работяг,
И на жатве не видать косарей.
Горе горькое сиротских ватаг —
Ребятишек без отцов-матерей.

В неизбывной бедноте деревень,
В запустенье истлевающих изб
Вызревает, возрождается день —
Вот и соками плоды налились.

Вот и колос на ветру зазвенел,
И со взятком возвратилась пчела.
Кто-то весело и горько запел,
Кто-то выкрикнул: «Была не была!»

После Войны прошло лишь десять лет,
А Ладога ещё являла след
Войны — её кровавого лица,
Не уничтоженного до конца.

У кромки леса отдыхает пляж…
И здесь, неподалёку — тральщик наш,
Похожий на хозяйственный утюг.
Он пашет воду, словно землю плуг.
Он гладит воду — впрямь, как утюжок,
Записывая скромно свой итог:
«Ещё один для плаванья район
От старых мин освобождён».

А пляж живёт, жуёт, поёт, гудит:
Ребёнок малый, старый эрудит
Нечастому лучу светила рад.
И высыпал фанерный комбинат —
Их весь такой весёлый коллектив, —
Что завтра им запишется в актив:
«Мы, дескать, можем в будни попахать,
Но и умеем дружно отдыхать.»

…А наш утюг — наш тральщик, стало быть,
Не должен даже и на миг забыть
Плавучих мин, затерянных в войне,
И тех, что дремлют там, на самом дне;
Контактных мин и неконтактных мин —
И над водой, и в глубине глубин.
Чугунный шар, свинцовые рога…

О пляж! Нам тоже жизнь дорога.
Но мы себе утюжим утюжком,
И нам сейчас такой словарь знаком:
«Восьмёрка» [16] «Восьмёрка» — мина образца 1908 года. , якорь, трал, резак, минреп [17] Минреп — трос между миной и её якорем. —
Сегодня это наш насущный хлеб.

Если бы не прошлая Война
Было бы нас не двое, а пять.
Был бы тогда брат у меня
Статью — в отца, а лицом — в мать.
Была б тогда сестра у меня
Лицом — в отца и со статью маминой,
Если б не проклятая Война,
На которой целое поколение сгорело в пламени,
Целое поколение строителей и скрипачей,
Целое поколение неродившихся слов,
Неувиденных снов,
Невзошедших цветов,
Целое поколение ваятелей и врачей.
Если б не проклятая Война,
Какая красивая была бы семья.
Была бы мама моя — не вдова, а жена,
Если бы не прошлая Война.
Было бы нас пять, а не двое,
Была б совсем другая страна.
И всё сейчас, наверное, было б другое,
Если бы не Война.

Итак, сотворяется борщ.
Сначала берётся капуста,
Потом — чтобы не было пусто —
Всё, что в огороде растёт:
Всё принимаем в расчёт.

Итак, сотворяется борщ.
По норме хохлацко-рассейской
И с примесью той иудейской,
Что в области этой кипит,
И дремлет до срока и спит.

Итак, сотворяется борщ.
Всё дело теперь за приправой,
Что найдена под переправой,
Под тою Сарептой крутой,
Той осенью сорок второй.

Итак, сотворяется борщ.
Лишь каплю Варшавского гетто
С того или этого света,
Щепотку от Бабьего Яра,
И «Памяти» крошку с Базара.

Итак, сотворяется борщ.
Минутку… Болгарского перца,
Кусочек еврейского сердца,
Крупинку молдавской травы —
Для этой начальной главы.

Итак, сотворяется борщ.
Садитесь. Уже наливаю.
Перед полётом к Синаю
Присядем за общим столом.
Извольте. Хлебайте. Шалом!

Ах, боже мой, чем плохо имя Хаим?
А имена Натан и Аарон?
Не хуже тех, что часто мы встречаем:
Степан, к примеру, или Спиридон.

И в паспортной графе увидишь реже
(Такие невесёлые дела),
Допустим, Нухем — больно ухо режет.
Поэтому и пишем «Николай».