Александр Цыганков - Тростниковая флейта: Первая книга стихов

Пришёл и мира не узнал…

И мир был полон удивленья

Его пришествию. В Раю

Другие грезились картины

Ему и миру. Архетип

Не жив ещё, пока свободен

От узнавания себя

В среде зеркал и отражений.

И Мастер входит в этот мир

И вносит зеркало, как море,

Колеблемое изнутри,

Где скользких гадов мириады

Лоснятся в тонком серебре,

И свет растёт на острие…

И до поры не узнан мир,

И нет конца такой игре.

Но входит мастер, вносит дверь

И три запаянных сосуда,

И над собою трижды три

Колец и сфер, и холод неба

Несёт волненью вопреки.

И узнаванию подобен

Отныне будет каждый шаг

И каждый миг во всей Вселенной.

Какое зеркало во мгле!

Колеблемое, словно море.

Он сам сокрыт внутри него,

И сам собой ещё не узнан,

Пока в среде других зеркал

Не отразилось удивленье

Его пришествию, и свет

Горит в запаянном сосуде…

Пройти бы вновь по облаку небритым

И снова всех красивыми считать…

День рваный, словно лист черновика.

Но мне его не вычеркнуть, как строчку.

Вселенную штормит от ветерка!

И некуда поставить даже точку.

И как шумят мои календари,

Колеблемые волнами распада.

И сбитые ступеньки у двери

Похожи на ступени водопада.

Падение – возвышенный удел

Осенних звёзд, классического снега…

И дождь лавиной сходит на пробел,

Врастая в плоть зелёного побега.

И я пишу случайные стихи,

Забыв простую логику сложенья.

За окнами древесные верхи

Плывут по вертикалям вдохновенья.

И хочется придумать каламбур

Без лишних препинаний или точек.

Вей, ветерок! Пой песню, трубадур!

Останься неразборчивым, мой почерк.

Вей веселей! Заигрывай, строка,

Пред Музой, словно девушкой нескромной,

Пока ещё печаль моя легка,

И этот мир, по-прежнему, огромный.

Свобода – вроде ледохода:

Пылает свет, растёт вода…

Кругом вода! И тьмы народа

Бредут неведомо куда.

Куда?.. Кому какое дело!

И если солнце плавит лёд,

То и тебе уже приспело

Попасть в весенний переплёт.

Бредут свободные народы.

Издатель шлёпает стихи.

В порту большие пароходы

Надели красные верхи!

И вслед за белым ледоходом,

Среди незрелой синевы,

Летит Свобода пред народом,

На крыльях, но без головы.

И тьмы бредут, не зная прока

От ледохода и весны.

О, Родина! Когда б до срока

Пришли грядущие сыны.

Какое пламя на витрине!

Какое небо в ледоход!

И белый памятник на льдине

Похож на белый пароход…

Поэты, пойте! Тьмы, бредите!

Блуждайте между фонарей,

Но про меня не говорите,

Что я какой-нибудь злодей.

Я – скиф, достойный пьедестала

Цивилизованных веков:

Не мне ли Муза диктовала

Родную речь без матерков…

Расти, вода! В моём народе

От света тьму не отделить.

Не то что птицею, но вроде,

Мне суждено над ним парить.

И если вправду пуля – дура,

Пускай стреляют – улечу!

Такая вот Эстремадура:

Я жить на Родине хочу.

Начну сначала: зыбью синей

Ползли над морем облака,

И между морем и пустыней

Качалась лампа рыбака.

Она была ещё свободной

От козней длинной бороды,

Пока во мгле молвы народной

Огни горели у воды,

А позже лодки: пики, черви —

И стрелы падали с руки,

Как побережьем, вдоль по верви,

Прошли краплёные полки.

И плетью вспаханное море

Кипело пеною у рта,

Как будто воины в дозоре

Не разглядели ни черта —

И проглядели: нищий с лампой

Привёл с собою в город льва,

И страшный зверь тяжёлой лапой

Чертил на мраморе слова.

Из них текли, как будто реки,

Все даты, битвы и дела —

В какую даль, в какие веки

Простая лампа завела!

О, Боги! Да избегнет тленья,

Кто обратит назад поток!..

Но лишь полуденные тени

С вершин крадутся на Восток.

А между тем гонцы и вести

Сгорели, выбились из сил…

Но как в учебнике, на месте

Осталась пропасть Фермопил.

Там ястреб кружится в просторе,

И лев гуляет между скал.

Там плетью вспаханное море…

Из нас там каждый побывал.

И там летел такой же снег, и ночь

Всходила вверх, и люди растворялись

В кромешной тьме миров, как в лучших снах.

И каждый знак той жизни был печатью,

Ключом великих тайн. И новых слов

Рожденье не боялось соучастья

В забытых преступлениях души.

И там окаменевшим плавником,

Осколком первородной странной жизни,

Свою судьбу ребёнок рисовал…

И отраженья длились над водою,

Как рыбы, ускользающим письмом.

Ах, что же это было – сказка, чудо?..

Хранят ли боги эти письмена?

И там был дом, и старые часы

Стучали, шли, звенели, куковали…

Тогда ещё никто не умирал,

И никогда никто не знал забвенья,

И, кажется, рождения никто

Тогда не знал… И дни проворно плыли

Над пиками возвышенных ночей.

И там цвели цветы, и дерева

Вплетали в облака свои вершины,

И лился свет в окно косым дождём,

Просачиваясь дальше, в бесконечность.

И жизнь росла с прирученным огнём,

И в пламени роились архетипы,

Как внутренняя музыка стиха.

Но что же это было: сказка, быль?..

Никто не разгадал, хотя мы родом

Оттуда все. И мир совсем иным

Нам кажется. Но где он настоящий:

Вот здесь, где лес над озером чернил

Шумит листвою алфавита, или

Он там, где шёл впервые белый снег…

Люблю тебя, зима! Твой свет во мгле морозной

И месяц над моим ущербным очагом.

За окнами огни горят, и светят звёзды.

Лежит моя страна в молчании ночном.

Но там, среди снегов, в торжественном покое

Высокий светлый дух, как имя у земли,

Таится в глубине, как будто вековое

Безмолвие зимы раскинулось вдали.

Есть имя у земли, как русло подо льдами,

Как будто чародей, играя крутизной,

Сошёл с далёких гор высокими снегами

И спрятал тайный знак под белой бородой.

Всё – тайна. Только где прообраз этой стужи?

Как родственник, Мороз спешит на Рождество:

Усы и борода, и прочее – снаружи,