Александр Цыганков - Ветер над берегом: Вторая книга стихов

Прозрачен слог – да стих туманный,

Как будто что-то сквозь него

Проходит музыкою странной,

Как авангардное кино.

Постылый клип. Полёт валькирий.

Сумятица и нищета…

Но выткана из этих линий

Ткань самобраного холста.

Война – поэзия народов.

Проклятый эпос! Прах времён.

В гортанном вопле скотогонов —

Кочующий наполеон.

Сраженьям, что проходят зримо,

Виной не скиф и не варяг.

В раздоре – поле неделимо.

Любой кому-нибудь да враг.

Ах, эпос, эпос! Время оно,

Как с губ сорвавшийся мотив,

Взрывающийся с полутона,

Не позитив, а негатив.

И птичий крик над зыбью моря,

И плавный ход морских зверей,

С волнистой путаницей споря,

Пророчат гибель кораблей.

То не в небе сверкают зарницы,

То Гоморра объята огнём.

То не солнце за горы садится,

То вдали догорает Содом.

И от страшной беды и позора

Без оглядки спешит пешеход —

К благодатному солнцу Сигора

Приближается праведный Лот.

Слышит ангела глас: «Божья кара

Совершается в этом огне.

Не смотри. Уходи от пожара

И в пути помолись о жене».

Открывали вселенские дали

Восходящую в мире звезду.

Что за ним города догорали,

Он забыл, как чужую беду.

По дороге, поодаль от Лота,

Опустив неуверенный взгляд,

Шла жена, и неведомый кто-то

Ей внушал повернуться назад.

И она, вопреки уговору,

Обратилась – и Божьим судом

Вся в слезах всё глядит на Гоморру,

Всё не может оплакать Содом.

когда-нибудь я научусь

без слов молиться

и в пустыне видеть Бога

и напишу поэму из имён

какими нарекли его в гордыне

строители высокой башни

и в споре разошлись

когда-нибудь я одержу победу

и пропою хвалу своим врагам

помилую друзей

прощу знакомых

когда-нибудь

ещё до восхожденья

и гибели библейских городов

И ропщет мыслящий тростник…

Думающий дождь – в мыслящие травы.

Вольный ветерок – в тёмное окно.

И бегут часы – словно от облавы.

В ножны кабаков спрятано руно.

Разверните свет, как слова Гомера:

Кто измерил миг, тот и будет жив.

Ропотом в окно – к нам не наша эра,

Словно океан волнами в залив.

Быть может, что-нибудь родится

На этом острове в конце

Сезона, чтобы возвратиться

К нему с улыбкой на лице:

Прочесть судьбу в полёте птичьем,

Примериваясь к облакам, —

Волшебником из древней притчи

Вернуться к этим берегам.

Кафе и бульвары, набережные рек —

Мои мастерские, где человек

Прозрачнее света или темней

Зрачка красотки. Следи за ней.

В рассеянном взоре расширен глаз.

Я это видел уже не раз.

Бумага стерпит любой излом,

Чтоб ярче было – черти углём.

Я третье лето держу пари:

Смотреть сквозь стены и вне двери

Входить в порталы кривых зеркал.

Пылают маки во весь накал.

Мне интересно следить за тем,

К чему был с детства и глух, и нем.

Я выбрал волю. Мой дом – в пути.

Кого обидел, меня прости.

Здесь нет метафор и всё не так.

Никто не знает станок, верстак.

Трава да липы растут в саду.

Стоят машины, и я иду.

Венец превратится в корону,

Поднимется нищий по склону,

Взойдёт над горою звезда.

И время три образа свяжет.

Бродяга о жизни расскажет —

И станет святою вода.

И дальше как в сказке: в машине

Приедет кондуктор, что ныне

Терзает набитый трамвай.

И память утробу трамвая

Качает, словами играя:

Товарищ, смотри, не зевай!

Корона достанется нищим.

Бродяга расстанется с тыщей

Босых километров пути.

О прочем философ расскажет

И накрепко узел завяжет.

Развязки, увы, не найти.

Загадка форм: что статуя, что ода —

Изящно и прекрасно. На века

Отлито и представлено. Природа

И здесь берёт своё наверняка.

И всё привычно, всё обыкновенно —

И всё согласно внешнему внутри.

В пределах узнаваемой Вселенной

Горим, как на морозе снегири.

Но в чём секрет? И что это за диво:

Что облако, что зеркало, что взгляд —

Так осторожно и красноречиво

О чём-то непонятном говорят.

И вдруг вдали рассмотришь через годы:

Обломками полно глазное дно —

Из мрамора изваяны уроды,

Как будто выбирать нам не дано.

В пластмассовое время этот город

Творит капроновые облака.

Где трубы – словно кисти великана,

Там уличный художник – не поэт,

А просто аппаратчик или страж

Своей молекулярной простоты.

Похмелье одуревшего фантаста,

Бездомного прораба жуткий мат —

Пересеклись, как две диагонали,

На однозначной плоскости квадрата:

Как будто в шахте выключили свет —

Вот смысл пресловутого шедевра.

Малевич мне простит. Супрематизма

Поклонником я не был никогда.

И супермат сложнее сопромата.

И даже поролоновые барби

Ругаются и, глядя на часы,

Синтетикой, как баксами, шуршат.

И заводной полуночный гуляка,

Влезая в запотевшее такси,

Распространяет запах полимеров.

Химический процесс к утру на убыль.

В цистернах дозревает самопал,

И медленно, но гаснут звёзды в небе.

И всё сначала. Перед нами синтез.

Рождение химеры и закат,

Но не Европы, а средневековья.

Господь глядит во все глаза на землю.

Восточный популярен мистицизм.

Я ни химерам, ни ему не внемлю

Во времени, какое многогранно,

Что формообразующий Шекспир

Не мог придумать, образы воруя,

Как суеверьем брошенные лиры

На дно дистиллированной воды.

Театр драмы. Луначарский

В нём сроду не был. Здесь живёт

Седой импровизатор Чарский —

Кузбасской сцены Идиот.

В нём, словно гидры: руки, косы…

Прибой в картавых голосах,

Античные молокососы

Мужают прямо на глазах.

Все маски розданы и роли.

Актриса вышла прямо в зал,

И каждый взгляд её до боли

Знаком, как «Гамлета» финал.