Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Блик падает – и зеркало темнеет.

Эй, кто там?! Говори, что там белеет?

Как будто крыльев трепет, птичьи крики…

Картина в раме. На картине – блики.

Видения! Из вод выходят люди.

За ними, словно голова на блюде,

Над морем восходящая Селена.

И клавиши на волнах. Дальше – пена.

В мажоре эта музыка, в миноре —

Всё лучше, чем сопение в просторе,

Чем кормятся прожорливые бризы.

Видения – что девичьи капризы.

Они полны… Но не прибавить слова.

Сей замысел – как море без покрова,

Как бёдра той, что вышла к нам из пены,

Отражены в картинах. Дальше – стены.

Какая смесь! Разящие глаголы

И золотой нектар медовых сот.

Блаженные божественные пчёлы —

Крылатых строк вневременный полёт!

Всё сближено: гекзаметр прибоя,

Как избранный соперником Гомер,

И пение поэмы без героя

Героями с энеевых галер,

Вергилия из ветреной столицы

Гиблейский мёд, и статуй красота,

И современники – как очевидцы

Бессрочного несения креста.

Механика свободного полёта

И точная метафора труда —

Всё смешано! Без цели и расчёта

Всё движется неведомо куда.

Трагедия с комическим исходом

Разыграна сюжету вопреки.

Не лучше ли соединить с восходом

Ночных светил мелки и угольки

И к слитному письму – сплошной строкою —

Вернуться вновь, когда без лишних слов

Всё ясно и поэту, и герою —

Читателю и автору стихов!

О прочих связях сотовой природы

Подробнее ещё поговорим!

И больше не нужны нам переводы

С латинского – про вечный город Рим.

Следуй преданью, поэт…

И цвет на полотне, и солнце за окном,

И на дворе апрель! И вдруг – печаль такая,

Что смотришь битый час, как в небе голубом

Кружится ястребок, крыла не поднимая.

Парит себе и всё. Эпиграфом к весне!

И вновь со мной всё те ж – тревога и волненье!

Как много лет назад – в распахнутом окне

Круженье ястребка и – головокруженье!

И голых лип весной пахучая кора!

И в парке с классиком гуляет Мельпомена.

Неизданных стихов – прекрасная пора!

Бульварные цветы. Поклонницы Верлена.

Не их Автомедонт на памяти моей,

А Блок и Аннинский – в мистическом тумане!

Да в поле бубенцы Серёгиных коней…

Гляди, как режут снег есенинские сани!

Всё это ближе мне. Печальнее. Светлей!

Слышней, чем реквием какой-то странной эры.

Цитирую: горит звезда моих полей!

И вдруг издалека – ахейские галеры —

И море, и любовь! И – как перед войной —

Прогулки с Пушкиным. Прелюдия распада.

Как будто это всё случилось не со мной!

И ястреб улетел. Закрыта «Илиада»…

Не говори. Диктуй! Что дальше, сын Лаэрта?

Империя воздушной перспективы!

Теней сцепленье. Красок переливы.

И время, подражая примитиву,

Не разрушает эту перспективу

И только уточняет перемены,

И в зеркальце – не суженый Елены,

А так себе – подобие героя,

Как памятник Эпохи Перепоя.

И что сказать? И где ещё такое

Откроется – сеченье золотое!

На плоскости плакучие берёзы

И в перспективе – их метаморфозы.

Был вечер в пламени арабесок,

Закат окрашивал купола,

И в парках листья, как лики с фресок,

С деревьев падали в зеркала,

Как будто осень мосты сжигала

И вдруг открыла огромный мир,

И поверяла мои начала,

Определяя ориентир,

И говорила: судьба – не сахар,

И я размешивал с тенью свет —

Искал разгадку своих метафор,

Таскал по городу свой мольберт.

Вновь привыкаю к месту, читай, ко всем

Памятникам, гуляющим во дворе,

Где палисад, разбитый незнамо кем,

Благоухает астрами в сентябре.

И листопад, как новый культурный слой,

Приподнимает крыши и дерева,

Перекрывая музыку тишиной,

Чтоб оглядеться и подобрать слова,

Долго не испытуя на прочность то,

Что под луною тленья не избежит.

В этих широтах драповое пальто

Определяет уличный колорит.

И налетевший дождь в глубине двора

Лишнее скроет, статуи растворив:

Что налепили местные скульптора —

Не городской, а временный лейтмотив.

Не привыкай, художник! Читай, к тому,

Что обратимо. С красками выйди в лес!

Всё, что откроет образы одному,

То и у многих вызовет интерес,

И вознесёт к вершинам – как первый стих!

И на другое что-то не нам пенять.

Ветер поднялся и через миг затих.

На мониторе вечер. Иду гулять.

Рынок, часовня, в кружеве тёмный сквер…

Как не искал, не нашёл теремок резной,

Что написал однажды на свой манер,

И ночевал, как помнится, у одной,

И торопился утром к большой реке:

Не созерцал – выстраивал облака!

Память – как флейта времени в тростнике.

Ветер от берега – не оторвёт река!

Облака – словно рваные сети.

Крутит ветер челнок рыбаря!

Это осень проходит по Кети

Золотым косяком сентября!

Это крылья высокой победы

Развернулись во весь небосвод!

И плывут по реке самоеды —

Словно духи серебряных вод.

Это снова на зеркале синем Листопад!

И в открытом окне

Бьётся время – лирическим ливнем —

По Кети! В самоедской стране —

Словно в сказке – угрюмое море

Журавли подожгли в перелёт!

Вот и облако рвётся в просторе.

И о Родине кто-то поёт.

Оранжевый Месяц в глубокой реке.

Остяцкие боги плывут в обласке

И песню заводят: «О, Ном кызынчан!»

Оранжевый Месяц ныряет в туман.

И прячутся духи в кочкарник низин.

По слову Торума: «О, Ном ыэчжин!»

Проносится эхо над поймой: «Ы-да-т!!!»

Как будто кого-то тоска заедат.

Но что за Ыдат, непонятно.

И тут Ни бога, ни дьявола так не зовут.

«Ыдат!» – набегает речная волна.

«Ы-да-т!!!» – обращается в крик тишина.

По слову Торума: «О, Ном кызынчан!»

Оранжевый Месяц разрезал туман…

Ыдат Чулымканов плывёт в обласке,

Волшебную воду везёт в турсуке.

В далёком урмане поют остяки

Весёлые песни Угрюмой реки.

Навеки с нами родники и реки.

Истоки ближе тем, кто одиноки,

А реки тем, кого уже навеки

В круговороте увлекли потоки.

Ещё пути-дороги и просторы,

Сравнимые с эпохами, веками!

И речи, и простые разговоры