Су Дун-по - Стихи. Мелодии. Поэмы

Я сидел на постели, только делая вид,
что дремлю,
Сам жe думал над тем, как ответить
на этот вопрос.
Тут внезапно таинственный голос до слуха
дошел:
«Много книг вы читали, успели немало
постичь,
Все надеялись Путь отыскать, но Пути
не нашли!
Вам в себе мир существ не объять,
Потому что вы сами — одно среди этих
существ.
Между тем человек драгоценность
умышленно может разбить,
Но и вскрикнет порою,
Уронив и разбив незатейливый, грубый
сосуд.
На свирепого тигра он может напасть,
Но бледнеет при виде пчелы!
Вы же в юности сами писали об этом
трактат, —
Так неужто забыли его?»

Улыбаюсь я, голову низко склонив,
А потом поднимаюсь, прозрев,
И прошу, чтоб слуга тушь и кисть мне
принес,
И хочу записать, что случилось со мной…

В Поднебесной из прочих порогов
Самый грозный — Яньюй, что в ущелье
Цюйтан.
Те, чья лодка сюда попадала, всегда
проклинали коварный утес.
Это я испытал, и мой опыт другим,
Полагаю, на пользу пойдет.

Сто потоков вбирая в себя на пути,
Шу-река достигает Куэй.
Полноводна она, широка, глубока, —
Разливаясь, пространство огромных
равнин покрывает собой.
А вместимость ущелья Цюйтаи даже
доли десятой
Не достигнет природной ее полноты…

Тут уж всякий предмет — как помеха
воде,
И река, устремляясь вперед,
Понесет его бешено вслед за собой
И, ударив о камни ущелья Цюйтан,
Разнесет в пух и прах!
А когда-то неистовость бурной реки
Проявлялась грознее, чем даже сейчас…

Эти строки затем и пишу,
Чтобы мог любознательный видеть
воочию все и затем — рассуждать.
В Поднебесной наибольшею верой в себя
Обладает вода, — это так!
Подтвержденье тому —
Рек бескрайняя ширь и морей глубина.
Но по воле своей не дано и воде
Придавать себе ту или эту из форм.
Потому что природою образ ее утвержден
И природою то состоянье дано,
Что идет за бесчисленным рядом
Превращений и смен-перемен.

А когда поднимаются воды
в безудержном гневе своем,
Даже тысячи смелых мужей
Не решатся продолжить движенье вперед,
А застынут на месте, неведомый слыша
приказ,—
Словно внемля Святому Пророку в тиши…

Но, направив свой челн прямо в горло
Цюйтан
И увидев неровные выси Яньюй,
Я пойму, отчего эта глыба в ущелье
стоит,
Каково назначенье ее.

Шу-река далеко и привольно течет,
Полноводна средь гладких песков,
И на длинном пути не встречает она
Острозубых порогов и скал.
И гордится-красуется, думая так,
Что преграды не может и быть!

Вдруг — ущелье пред ней: тесный,
узкий проход,
Как вместить в нем одном
Десять тысяч объемов воды?
Не поняв, для чего в этом узком ущелье
утес,
Хлещет яростно скалы река,
И ревет, и бурлит, и рокочет она,
И бросает волну за волной на Яньюй…

Вот представим себе:
Десять тысяч наездников с запада шли,
Вдруг неведомый город им путь
преградил.
Катапульты и лестницы воины тянут
к стене,
Устремились вперед, долго бьются, — увы,
Город крепкий не пал, не сумели его
покорить.
Стрелы кончились все, притупились мечи,
И, коней оседлав, обогнули твердыню они
И продолжили путь на восток…

Так и эта река:
Бесновалась, кипела она,
Но, столкнувшись с могучим утесом,
Успокоилась вдруг, не решаясь
бесчинствовать вновь…

Да! Поистине так!
Измененья в природе
Возникают и мирно порой…
Но бывает,
Достижение мира зависит
От неприступных твердынь.

Если правильно понял читатель
сужденье мое, —
Пусть поможет оно разбираться
в природе вещей!

Так случилось, что осенью года
жэньсюй,
Когда уж седьмая луна на ущербе была,
С гостем плыли мы в лодке у Красной
скалы;
Чуть прохладой дышал ветерок,
Не тревожили волны реку.

Гостю я предложил, поднимая свой кубок
с вином,
Строки вместе припомнить о Светлой луне,
Спеть о Деве Прекрасной стихи.

Вскоре
Над восточной горой появилась луна,
Поплыла-поплыла между звезд.
Засверкала река,
Словно капли росы ниспадали на водную
рябь,
И смешались в одно небеса и вода.

Как велик этот водный простор!
Это — в тысячи цинов вокруг —
необъятная ширь!
В колеснице-ладье мы по ветру летим
и летим
В пустоту и безбрежность, не ведая, где
их предел.
Кружим в вечности, кружим, от мира
сего отрешась,
И как будто на крыльях — взлетаем
в обитель святых..

Так мы пили вино, и веселью, казалось,
не будет конца,
А потом, на борта опираясь, мы начали
петь.
Пели так:

«Из корицы ладья — о-о-си! —
Из орхидеи весло.
В пустоте-чистоте — о-о-си! —
Мы стремимся туда, где светло.
Постигаю простор — о-о-си! —
Но увы, лишь в мечтах.
Где же Дева Прекрасная — о-о-си! —
В небесах?»

…Гость мой флейтой отменно владел:
Вторя песне,
Звучала мелодия грустно-протяжно
в ночи,
В ней и слезы и жалобы слышались,
Скорбь и печаль;
Эта музыка вдаль уплывала,
Тянулась, как нить,—
И, быть может, драконы проснулись
в пещерах в тот миг
И слезу уронила вдова в одинокой ладье…

Вот объятый тоскою, оправив халат,
Сел учитель по имени Су перед гостем
И с досадой спросил:
«Что ж ты песню прервал?»

«Посветлела луна, звезды стали редеть,
Ворон к югу летит, — мне ответствовал
гость.—
Эти строки, — сказал он, — начертаны
Цао Ман-дэ.

Поглядите на запад, — мой гость
продолжал, —
Там Сякоу вдали.
Обернитесь к востоку — на востоке Учан.
Русла рек, цепи гор меж собою сплелись,
И леса разрослись — зелены-зелены…
…Это здесь Чжоу Лан проучил так
жестоко Мэн-дэ!
Под Цзинчжоу врага разгромив,
По теченью спустившись в Цзянлин,
Плыл Мэн-дэ на восток…
Путь проделали в тысячу ли тупоносые
судна его,
Неба синь затмевали полотнища
флагов-знамен.
По прибытье в Цзянлин, разливал он
хмельное вино
И с копьем, на коне восседая, сочинил
эти строки,
Что ныне припомнились мне…
Был героем он в жизни своей,
А теперь — где обитель его?..

Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост
сбирали
На острове, что посредине реки, —
С каждой рыбкой, креветкой знакомы,
С каждым лосем, оленем дружны.
Лодку — лотоса лист — направляя вперед,
Пили вместе вино.
Мы казались себе мотыльками
Между ширью небес и землей
Или зернами риса в безбрежной стихии
морской…»
И изрек он, мой гость:
«Опечален я: жизнь — это миг!
Полон зависти я: бесконечно теченье
Чанцзян!
Если б вечно летать мне, подобно
небесным святым!
Эту яркость луны если б мог я навечно
объять!
Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,
И поэтому тонут мелодии музыки
в скорбных ветрах…»