Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Зачем же мне хаять дурную судьбу,
Коль скоро всё хаос да бредни?
Коль скоро по мне в час, когда я уйду,
Никто не закажет обедни?

Так будь же ты проклят, хромой хромосом,
Что дал мне напиться из блюдца.
О, Боже! Всё это, быть может, лишь сон?
Но нет, мне уже не проснуться…

20–21 января 1989 г.

* * *

Кому больше по сердцу наука;
Кто искусством прольёт в жизнь свет.
Но талант всё ж жестокая штука,
Он ведь так — либо есть, либо нет.

Хорошо быть владельцем таланта,
Чтобы был он всегда под рукой.
Я не прочь побеседовать с Кантом —
Жаль, не стал бы он спорить со мной.

И срываюсь я, словно спросонья,
И в бессилии рву и мечу.
Сочинить бы хоть пару симфоний,
Как Бетховен, — я тоже хочу.

И, залившись потоком кофейным,
Задыхаясь в табачном дыму,
Просидеть пару ночек с Энштейном —
Растемяшить с ним, что там к чему.

И не то чтоб из злого тщеславья
Отмести б всё, что сыро и серо,
Не боясь в подражаньи погрязть.
Где же эта бесценная мера,
Чтоб понять, где алмаз, а где грязь?

Хоть ты тресни — нейдёт мне наука
И в искусстве не видно просвета.
Да, талант — он жестокая штука,
Он ведь так — либо есть, либо нету.

И в отчаяньи, приличья наруша,
Закричу я, безбожно греша:
«Кто здесь дьявол? Продам ему душу!»
Ведь на кой атеисту душа?

За полчаса до конца света

Я не здоров идеями, и демон
С печальным пониманием глядит.
Всё под замком, а у ворот Эдема
Торгуют абрикосами в кредит.

Осталось полчаса до конца света.
Присяжные готовы присягать;
И катится изящная карета,
И в ней расселась чинно Божья мать.

Сынок её давно уже на месте —
Шушукается с судьями: кого
Ему велеть запечь на пасху в тесте,
Кого засунуть по уши в говно.

Моей вы биографии не троньте —
Я чист пока, как новое биде.
Кто ж виноват, что был товарищ Понтий
Пилат сотрудником НКВД?

Поверьте мне: в моём тщедушном тельце
Не так уж много набралось грешков.
Я не «святой», как Троцкий или Ельцин;
Я не тупой, как наш премьер Рыжков.

А посему на сём великом месте
С титанами тягаться мне вотще.
Вы лучше не скупитесь и отвесьте
Мне полкило отборных овощей.

И я пойду дорогой раскалённой;
И будет путь мне тягостен и мил;
И на развилке, где резвятся клёны,
Вкушу редису. И пополню сил.

* * *

Надменный шёлк простуженных знамён
Нагую душу кутает в исподнее.
На жизнь в раю кромешном обречён,
Я отлучён от блага преисподней.

К вершинам совершенства бытия
Нас гонят потихоньку, по этапу.
В чём разница: Лубянка ли, гестапо? —
Везде решётки прочного литья.

Заложники гигантских авантюр,
Безликий смрад октябрьской отрыжки,
Мы трупы обесцененных купюр
Упрямо тянем в кошельки–кубышки.

Иллюзий броских потускневший лоск
Не ослепляет. Но имеет бивни!
Безверием растоптан мозг,
Томится впроголодь и гибнет…

18 декабря 1988 г.
* * *

Лукавить ли молитвою пустой
Пред Господом? Упругие сажени
Мы не отмерили, не встали на постой
У вечности. И нам самосожженье
Неведомо. На черновик взялись
Ошибками губить бумаги скатерть.
А набело наш испещрённый лист
Закончился! Куда, как не на паперть,
Молить повременить ещё чуток, —
Так малого ведь жаждет наш рассудок, —
Один глоток, всего один глоток, —
Но безнадёжно пусто в том сосуде…

1 марта 1989 г.
Муз–паёк

Топко гудят баса —
Их перезвон невесел.
Трубные голоса
Бьют над рядами кресел.
Точные, как часы,
Такты. И трубы–дуры
По уши проросли
В линию партитуры.
Не отступясь ни на шаг,
Льются послушно в сердце
Литры культурных благ
И полувзвеси терций.
Дремлет утробно зал,
К музыке непотребен.
Вот кабы залу «За!»
Вскинуть ручистый гребень.
Только жаль, не ясна
Линия партитуры;
Переварит со сна
Зал свой паёк культуры.
Ну, а в антракт в буфет
Жадной толпой взбешённой,
Зал поглотит котлет
Полумясных, тушёных.
А отзвучит финал —
И в по зубам в гардеробе
Радостно даст нахал
Даме в вечерней робе.

25 февраля 1989 г.

Canzone

Хозяин плоти, научи
Меня служить стеченью фраз
Иль череп развенчай свинцом.
Тот звук, распахнутый в ночи,
Увидит всё совсем в ином
Контексте, как не станет нас.
Застынут скатерти цветов,
И, значит, станется таков
Исход наш. Плачьте, палачи!

1988

* * *

Лимонной кожицей над Лысою горой
Случилось полнолуние. У леших,
Как водится, начался выходной;
И траур у усопших и воскресших.
Суть времён нам не дано понять,
Как момент для распродажи акций —
Время, проклиная, распинать;
Время, распиная, поклоняться.
Парадоксы, все наперечёт,
Выстроились в дерзкую кривую.
Может быть, нас всех попутал чёрт
Жечь иконы? Право вхолостую
Жечь святых немой эквивалент,
Учиняя новые Голгофы;
Графов бить за графы, и за строфы,
И за исторический момент.

1 марта 1989 г.

* * *

Венчайте мудростью глупцов,
Клеймите гениев безумьем
И в хижинах среди дворцов
Вершите трудовые будни.

Казните за разврат святых,
А деспотов — за добродетель,
Благодаря при жизни их,
Посмертно разорвав портреты.

В прозрениях не видя прок,
Вините в слепоте пророка,
И положась на волю рока,
Кляните самовластный рок.

В мельканьи лиц, передовиц
Решайте, скромные герои,
Где сколько продано яиц
И как бы враз поднять удои.

Попутчик! Ты дави клопов —
Интеллигентское отродье.
Дух окрылённый, без оков,
У нас сам по себе пародья.
Век парадоксов. Век абсурда.
Но вот рукою лёгкой пудра
Замазала морщины щёк,
И кто–то с гордостью изрёк,
Что мы не те, умчались годы,
Воспрянь! От радости запой!
Как знать, хмельной глоток свободы
Сулит очередной запой.
Поблажка нам. Ну что ж — мерси!
Гротескна в сути время призма.
И вот читают мне в такси
Стихи про гидру большевизма.

* * *

Струился гибкий свод небес
Полуденным накалом.
И грязный диск, пурпурясь, влез
Над вечным пьедесталом.
А ветер, облака кроя,
Как пену, рвал громады
И перечёркивал края
Штрихом губной помады.
В тени беседки, среди книг,
Согбенно–горделивый,
Степенно ужинал старик,
Ел каравай и сливы.