Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Это значит, что долго сидеть взаперти —
Есть единственный шанс оставаться ребенком.
Для которого вряд ли, едва ль запретишь
Недоступного жаждать особенно тонко.

Снится нам впопыхах отмежёванный край,
Вперемешку с чужим, тут уж некуда деться,
Видно, мир — это слишком крутой каравай
Из весьма однородного пресного теста.

Это истиной станем кормить мы детей,
Отобрав у них стопку заморских открыток,
Утаив, как впивались мы в море огней,
Расстелённых в преддверьи холодных открытий.

1990

* * *

Свойства вещей первозданно просты —
Без суеты, невзирая на лица,
Каждая вещь на клочке пустоты
Не унывает и даже плодится.

Только его Нострадамуса зов,
Горько витийствует, требуя места,
Крошится в прах из песочных часов,
Месится в плоть из кровавого теста.

1995

* * *

А может, хватит вошкаться,
Визжать и поросячиться?
Ведь даже коль не хочется —
Всё без толку артачиться.

А жизнь штука вредная.
А жизнь штука злобная.
Любая и, наверное,
Даже внутриутробная.

И что мы всё коряжимся,
Кряхтя от жизни бремени?
Все всё равно окажемся
Мы в мясорубке времени.

А может, хватит вошкаться,
Визжать и поросячиться?
Ведь даже коль не хочется —
Всё без толку артачиться.

1986

ТУДА, ГДЕ ВОЗДУХ РАЗРЕЖЁН И СВЕТЕЛ…

* * *
Мой мрачный сан — сквозить в землистой тьме,
Не обретая дерзости покоя,
Не осязая мачты кораблей,
В пучинах зыбкой памяти моей,
Как платье старомодного покроя,
Неспешный сон не вяжется ко мне.

И вечность оставляя, между тем
Я всё брожу по краю отголоска
И, не войдя в его живую сень,
Не различая розу ли, сирень,
Не вижу лоск набрякшегося воска
Немой свечи, чей вечный голос нем.

12 июня 1999 г.
Пустыня Иудейская

Голубизна обвыцветших небес
Не освежит нас влагою раскатов,
И мы уйдём, едва поманит бес,
Дождливым сном, нашептанным когда–то.

Нам не ужиться в душности оков,
Пропитан ею воздух с небесами,
Когда бы нам отшельников покров —
Тогда б мы край сей выбрали бы сами.

* * *

В кратной сну перемене
Угловатых видений
Спешен веер осенний
Будущих мизансцен.

К ним бы внемлить иначе.
Жаль, что дар сей утрачен,
Как у слов своезначье
Обесцветил акцент.

Окровавленным светом
И недобрым наветом
Раскаляется лето
И не верит мольбе.

Время — пагубный сыщик,
Он нас верно отыщет
Даже в блеющей тыще
Неподобных себе.

В тесном воздухе спёртом
Облюбованный чёртом,
И жарой, и подсчётом
Опустыневший дом.

В нём воздушно и слабо
Сквозь извечное табу
Тянет жёлтую лапу
Мишка — плюшевый гном.

* * *

Как скоро пеленают времена
Окрестности в надуманные роли,
Гнездятся в них чесоточные тролли,
Костыльные гортаня письмена.
Им побоку, как я на редкой воле
Смакую свой домашний алфавит
И тихо отживаю без молитв
Блужданье дрём, отчаянья, застолья
Да игры в перезрелых медвежат.
Самодовольство, головные боли,
Долгов и дней бессчётные мозоли —
Есть верный признак ниспаданья в ад.
А знаешь ли, как я хочу домой?!
Туда, где воздух разрежён и светел,
Где колкий и окостенелый ветер
Не причиняет боли. И рукой
Где ты мою в кармане греешь руку.
Мы бродим по немому переулку,
И свитер мой весь плюшевый такой.
Или где ты, на стул забравшись с книжкой,
Зовёшь меня загадочным мальчишкой,
Хотя я увалень ещё какой!
Где эта святость горьких телеграмм,
Какой же демон между нами стрясся?
Как тот монах, запутавшийся в рясе,
Я нос расквасил перед входом в храм.

19.09.93
* * *

На балконе вон всякая всячина
В угол свалена. А ветчина,
В холодильнике та что заначена,
Так шагренево обречена.
Я бы рвал свою дохлую задницу,
Кабы не было больно при том,
Иль зачислился душепродавцем,
Раз уж вовсе не годен в притон.
Коли тень моя грузная высится
Мне в насмешку, в никчемье, в укор,
Я бы вырос из собственных виселиц,
Кабы знал, как устроен топор.
Но с вуалию в мелкую дырочку
Я по насморку сон устраню,
И, как кошечка мочит опилочки,
Стану властно соплить в простыню.
И чем ближе к утру, тем натужнее
Моя сущность изыдет на пот.
Так является во всеоружии
Полугодье сквознячных хлопот.
Я не быдло, а так, переношенный,
Перезрелый бунтарь на осле.
От меня небеса не взъерошены
В идиотской своей глубизне.
Что ж, возрадуйтесь, суки–каналии,
Черти–молодцы знойных кулис.
Мятой картою шницель Австралии
Над простуженной кухней завис.

19.10.93

* * *

Известен страх вместимостью минут —
Буксуют стрелки…
Меня опять, наверное, убьют
Не в перестрелке.

А расчесав гребёнкою мишень,
Побреют чисто.
И поскользит по клавишам из шей
Кисть пианиста.

А полировка неба неспроста
Истёрлась вроде —
Там где–то бродит пришлая звезда,
Свербя в утробе.

И обувает наши черепа
Мешок набата…
А между окон звёздная тропа
Сверкнёт крылато.

1991
* * *

Вкус землицы — непраздная ноша
В тёртых чревах, вкушаюших травы.
В их числе и последняя лошадь —
Грозный вестник весёлой расправы.
Ну, а город, искомый святоша,
Вмиг насытил бисквитом растенья,
И в гористых санях запорошен,
Изменил своему назначенью.
Я же болен. Мне снятся калоши,
Скрип сирени, ночные облавы;
Словно снова я самый хороший,
Будто б ты меня поцеловала…

1991

Я НЕ ВСТРЕЧАЛ СЕБЯ, ДАВНО УЖ НЕ ВСТРЕЧАЛ…

* * *

Я покоряюсь тихо
Скандальному стремленью
К робеющему утру,
К несмелому побегу,
И время многолико,
Как трапеза движенья,
И я не стану мудрым
Ни в альфу, ни в омегу…

Я покоряюсь, видно,
Природе непомерной,
Брюзгливой, но незлобной,
Игривой, но не терпкой.
Мне вовсе не обидно,
Что всё сказалось верно,
И нет больше загробной,
И мир не машет веткой.

По мелочи распавшись,
Примерив расстоянья,
Запивши без стакана,
Занюхавши привычным,
Не чтя природу старшей,
Скрутить бы в рог бараний,
И то не будет странным,
Смешным и неприличным.

* * *