Вячеслав Ладогин - Спички

А между тем – шумят оливы, мирты, реки.
Выходит бегать за пастушкой фавн,
Страдай, страдай: взыскательные греки
По части всех чужих амурных ран
Так равнодушны, как лишь могут греки…

Проснулся я. Мой Лавр сопит в купе,
Нога торчала из под одеяла.
Копыта конского как не бывало.
«Кентавр» – … негромко муза ворковала, —
«Теперь иной, и времена не те»…
И я перекрестился в темноте.
……………………………………………………
……………………………………………………

Тут мой проснулся спутник… как в нирване.
Нашарил папиросы я в кармане,
И молча вышел в тамбур. Где ты, совесть?
В душе печальной не кентавр, не сердца повесть,
Но… ты, несносный взорам нуворишей,
убойный концентрат моих фети́шей? —
Чей фартук черный
Белеет и хрустит по красным датам
В такт чашечек колен.
(Друзья, куда там
Надкушенным Алисам, да Лолитам
До чувств, расцветших в нашем огороде,
Куда до нас нечестно знаменитым
Льюису и Володе?!)

Брат Лавр не вышел в тамбур вслед за мной,
Когда ж вошёл я, застилал он мрачно койку,
И я ему сказал: «Брат православный, схимник мой,
Давно ведь было. Ты простил бы Зойку…

Здесь виновата плиссированая юбка,
А не она,
Здесь фартука вина,
В котором впархивала в класс кобыл… голубка…
Тот черный фартук, закрошённый мелом,
Ты помнишь ножки, брат монах,
Играя на сердце твоём, как на струнах,
Сжав мел перстами, старшеклассница всем пишет телом!».

Да, кобылица… Лавр бледнеет аж
До зелени… лоб крестит…
Поезд наш
Стучал, как ямб простой, четырёхстопный.
Летит в рассветных сумерках пейзаж.
Чай в одиночку с булкой пью я сдобной.

Степь – приволжская, степь без конца голубая,
Скифский норов твой!

Видят птицы с высот: как поднос – расписная
Ты – фарфоровый.

Ах, какие тут местности краской на блюде
Деревенские:

Нарисован и всадник, и пешие люди,
И фигурочки женские.

Как на этом подносе я помню – бараки
Синим крашены,
Пыль столбом там – у местных с приезжими драки —
Ух, престрашные.

Приключилось мальцу одному арматурой
Щёлк-да-в темечко:
Разочтись за любую обиду натурой:
Жизнь как семечка.

Верховодил Разгад, кривоногий татарин,
Бандой питерской.
На работе под голову клал он в угаре
Грязный свитер свой

Клавши, спал… да бабьё посредине барака
Гм… прилюдно их он…
Из былины Тугарин, змея да собака,
Тля, паскудник он.

В чёрный день я нашёл у себя под кроватью
Две сандалии,
Что давно потерял, и всё спрашивал: «Братья,
Не видали вы»? —
В них обутого вечером охомутали
Сявку бурого:
«Не свои это, мол, де, прибрал ты сандалии —
Шуры Гурова, —

Ох, месили ж меня в сорок ног каблуками —
Все столпилися…
Закричали свои: «Он не крыса»! – словами
Поручилися.

И я выполз красивый, пятнадцатилетний,
Отоваренный,
Пожелал я из силы своей предпоследней
Зла Тугарину.

Над бараками стая воронья кружила,
Вяло каркая,
Жить понравилось мне, потому как светило
Вышло жаркое.

Сквозь горсти августа ты входишь в никуда,
В ужасное ничто, коротких дней вода.
Сквозь краски бездну обрамляющих картин,
О, лето бедное, тебе мы вслед глядим!

Октябрь не охладил небесного стекла,
Заоблачная даль отечески тепла.
…Ещё художница-природа из луча
Лимонниц ножницами режет… взлёт леща
Ещё – как взлёт над полем купола церквы́…
Ещё волнует грудь вечерний дух травы,

Ещё журавль едва ли смотрит в облака,
Ещё в руке моей доверчиво рука
Лежит прохладная твоя… ещё пока
Воды колодезной есть целых полглотка,
Ещё нас облако несёт, как дирижабль —
В такую высь! Не говори: «И вот – сентябрь»! —
Не думай так, о Боратынском позабудь,
Головкой дивною склонясь ко мне на грудь,
Не размышляй об этой жизни, лишь – дремли —
Чтоб только медленнее острый край земли
Ударил в облако, борта его круша,
И чтоб побольше неба выпила душа…

И чтобы петли в небе ласточка плела,
И чтоб от ужаса ещё не отцвела
Поляна, белая от клевера, и чтоб
Тот локон тень бросал на снежно-белый лоб,
И пахли флоксы, пробуждённые луной,
И беззаветно лгали мне про рай земной,
И чтоб я лжи их был не в силах раскусить,
И ясной истины не в силах вопросить,
В бессильной ярости заплакать строчкой злой…
Сквозь старость, слякоть, – пусть мне снится образ твой!

…Так лето красное и свежую траву,
Я знаю, помнит и корова во хлеву,
А чем коровы той я хуже, чтоб зимой
Не смел я вспоминать, о клевер, запах твой?!
Сквозь горсти августа уходит в никуда,
В ужасное ничто коротких дней вода,
Ещё согретая присутствием твоим —
О, лето бедное, тебе мы вслед глядим!

Во свезло! – за селом москвичи нахватали усадеб:
Есть занятье теперь Тоньке с Юркой, соседской семье
У соседей в саду, а не то – хоть бомжуй Христа ради,
Безработной четой, по земле.
Торговали чернику, грибы, браконьерскую рыбку
Трассы вдоль – москвичам.
Днём, встречаясь с соседкой, хоть вымучит Тонька улыбку,
А чума – по ночам:
Нет робят, рубль имущества, чем Антонине гордиться,
Спросит мать, что соврёшь?
Стыд ест очи, как встреча с маман… кровь, не лги, не водица…
Да и Юрка, напьётся, хорош —

А теперь – благодать и лафа! Засвистайская вилла,
Ох, богата! Ох, пахоты там! Ну – коттеджище – сила! —
Комнат двадцать, и три туалета (на три этажа),
Есть, конечно, и русская баня, и два гаража.
………………………………………………
А за эти рубли
Рой, да сей, да поли….

Засвистайский Глеб Дмитрич гоняет авто с прибылью́ —
Из Германии. Крут… А вот на-ть – озадачен, как мальчик.
Засвистайской Глафире свербёж: захотелось свинью.
Их, свиней, часто держат взамен теперь кисок-собачек.
«Несолидно свинью», – Глебу Дмитричу кажется, – «гм…
Несолидно… Но Глашку обижу – ни за что ни про́ что…
Карлик-pig… мини-свин… что-т’ я слышал, а ну, поглядим»,
И пошёл в кабинет, там был комп, электронная почта…
«Есть тайваньский профессор», – Глеб вспомнил, – «а звать Ву Шин-Чих,
Инженерию генную он применяет на свинках.
Хрюшки светятся те. Сам-то Чих неплохой мужичок,
Мой парижский приятель»… – качнулся в скрипучих ботинках
Глеб мой Дмитрич, да сел за компьютер… Что ж, в мае к нему
К именинам Глафиры доставлен был свин, звать Му-му,
А девятого мая, в день жениных именин,
Муж коробку несёт, рассыпая дугой серпантин,
Хлоп коробку на стол, ах, завязки из красного шёлка.
Перестали жевать все уста, и разинулись.
Ножниц звонкий щелчок… из-под крышки вдруг визг поросёнка!
С Глашкой чуть не инфаркт, стульев скрип: отодвинулись.
Глеб кричит: «Не пугайсь»! – гаснет лампа. Фонарь. Синий луч,
И сияет свинья, как светило, возникнув из туч.