Инна Лиснянская - Цветные виденья (сборник)

Я проситься буду в пекло адово,
Если даже Бог меня простит.
Белый пепел на малине матовой,
А торфяник розовым покрыт.

В душном времени, в болотном пламени
Имя Господа мы долго жгли
И сгорали сами. И, как знаменье,
Ливни милосердные сошли.

И отступница, и погорелица, —
Каюсь на пространстве торфяном,
Низкий голос по России стелется,
Словно дым, который был огнём.

И наверное, когда покину я
Навсегда земную колею,
Тень моя не раз придёт с повинною,
Если даже окажусь в раю.

Какое нынче лето – все ливни коротки,
Ни власти, ни крамолы, —
Клеёнчатые листья, атласные жуки,
Вельветовые пчёлы,

И крылья из батиста, и кружевная тень,
И в ягодах опушка,
И в воздухе такая безоблачная лень,
Как будто мир – игрушка.

А может быть, и вправду игрушка, если ты
Цела и невредима,
Ты, шедшая в огонь, ты, сжегшая мосты,
Ты, чёрная от дыма.

От ума до сердца дальше,
Чем от сердца до ума, —
Эта истина не старше
И не младше, чем зима,
Где пути столкнулись наши
И сомкнулись наши сны, —
И содвинули мы чаши
Ликованья и вины…

От зимы до лета дальше,
Чем от лета до зимы,
Но с тобой об этом раньше
Не догадывались мы.
В наши маетные годы
Жизнь измерить не могла
Путь от белой непогоды
До лилового тепла,
Где на перекрёстке лета
Над четой могильных плит,
В плоской шапке из вельвета
Пижма жёлтая стоит,
И татарник, отцветая,
В серый кутается мех…
Жизнь, и нами прожитая,
Не мигая смотрит вверх.
Там всё то, что с нами было,
Там, боясь извечной тьмы,
Ходит маятник светила
От зимы и до зимы.

От земли до неба дальше,
Чем от неба до земли,
Это знали мы и раньше,
Но предвидеть не могли,
Что и тверди мы содвинем,
В час содвинув роковой
Наши души в небе синем,
Наши руки под землёй.

Что делать? – спросила у Жизни, – сказала: умри!
Что делать? – спросила у Смерти, – сказала: живи!

Чтоб что-нибудь делать, в духовке сушу сухари,
А дождь за окном, как мерцательный трепет в крови.

То ангел меня посещает, а то – сатана,
И каждый выходит из зеркала против окна,

И только себя я не вижу в стекле никогда,
А время течёт, как течёт дождевая вода.

Я ангелу плачусь, но тут же приходит другой,
Меж нами я воздух крещу обожжённой рукой.

Мне кажется, ночь – это уголь сгоревшей зари,
А это сгорели в духовке мои сухари.

Где кошка твоя, гуляющая
Сама по себе,
Молочный туман лакающая
В густом сентябре?

Где поступь её леопардовая
И фосфор во мгле,
Где кошка твоя и где правда твоя
На этой земле?

Где кошка, ещё не отловленная,
Где крыша и течь?
Где скоростью звука надломленная
Охриплая речь?

Где осень твоя ясновидческая
И снов закрома?
Где кошка твоя фосфорическая
И где ты сама?

День пылает над рощей редеющей,
Всё живое к реке накреня,
А в груди моей угль холодеющий,
Обжигающий только меня.

Мне ль перечить пространству огромному,
Не познавшему душу свою?
Мне ль чужой быть скоту подъярёмному,
В чьём сословье и я состою?

Много ль надо мне? Хлеба обдирного
Да воды, и забыть, что вода
Мне остатком потопа всемирного
Почему-то казалась всегда.

Много ль надо? Но знаю заранее,
Что сама я пойду на убой,
Что сама я пойду на заклание
Водопойной наклонной тропой.

Идём сквозь невзгоды
В жару и в метель,
Ты, чудо природы,
И я – твоя тень.

Отбрасывать, значит,
Ты должен меня,
А что это значит,
Скажи, для меня?

То – в пекло, то – в прорубь,
И я устаю.
Напомни, мой голубь,
Мне младость мою!
……………………………….

Неужто я пела?
Неужто был дом?
Неужто я смела
Быть чьим-то ребром?

Душа не в занозах и плоть не в заносах, —
Зимою и летом бытую прекрасно,
Я есть пустота, сквозь меня, как сквозь воздух,
Проходит всё то, что движенью причастно, —

И стая гагачья, и стадо бизонов,
Небесные струны, и время, и люди, —
В лавровых, в терновых венках и без оных,
Заблудшие в правде, завязшие в блуде.

Всё то, что идёт, об меня не споткнётся,
И мне на идущее не опереться,
Но чьё-то дыханье во мне остаётся,
И чьё-то во мне разрывается сердце.

А моя судьба – вся как есть татьба:
Музыку украла я у тишины,
Мужика украла у скупой жены,
У зимы украла снежный посошок,
У сумы украла тонкий ремешок,
Я украла кошку у чужих ворот,
Я чужою ложкой обжигаю рот
И в чужой кастрюле слёзы кипячу,
Может быть, и пулю сдуру отхвачу.

Два брачных бражника, чьи крылья – нервный шёлк,
И первый выстрел почки,
И строчка дятлова, и соловьиный щёлк,
И дождика звоночки, —

Весна блаженствует: приспели времена
Раскрепощенья духа,
И речь открытая на улицах слышна,
Да я уже старуха.

К беззвучным выкрикам, к житью с зажатым ртом
Я привыкала долго,
Беда под силу мне, а радость не в подъём
И уязвимей шёлка.

И вдруг кощунственный я задаю вопрос
В час крайнего смятенья:
Голгофу вытерпел, но как Он перенёс
Блаженство воскресенья?

В свете войны, маскировочно-жёстком
Тот, кто подыгрывал ей на трёхрядке
И привыкал к наглазным полоскам,
Тот, кого девочка без оглядки

К морю, покрытому масляным лоском,
С чёрного хода выводит, чтоб сладкий
Вечер глотнул, – вдруг прижал её к доскам
Около морга, и, как в лихорадке,