Сергей Надеев - Игры на воздухе

И вдруг за фразами избитыми
Пойму, что многое потеряно —
Когда за стёклами размытыми
Ты мне рукой махнёшь рассеянно…

* * *
Эту осень, налитую всклянь,
Не унять и с ресниц не смахнуть.
Истекает на пёструю ткань
Невозможная ртутная муть.

Вместо горечи поздних плодов —
Осторожная ломкая грусть,
Виноватая скаредность слов,
Простодушная тяга вернуть

Невозвратного зыбкую гладь,
Невозможного хлынувший зной…
Так и с нежностью не совладать,
Как с тяжёлой высокой волной

* * *
Чего страшимся? – бабочки, влетевшей
На оловянный проблеск ночника.
Чем ниже мгла – тем страх ночной успешней
И холодней нетвёрдая рука.

С какой тоской колеблется по стенам
Живая тень, срисовывая вточь
Подробности печальной перемены,
Безжалостно выплёскивая в ночь!

На свет летит и пламени боится,
И мечется, как бабочка, душа.
Кого обидела (вернее – чем блазнится?)?
Не распознать, дурна иль хороша.

Над каналом, подёрнутым ряской,
Седловиной холодных холмов
Проплывают дымы и повязкой
Зависают на фоне стволов.

Словно в фотографическом зале
Развернули пейзаж на стене
С неумелым ледком на канале
И дворцовым крыльцом в глубине.

Поспешим-ка наверх, – за скамейкой,
Утопающей в листья на треть,
Помаячу и я перед «лейкой»,
В объектив не стараясь смотреть.

Ну так что, молодой наппельбаум,
Что ты медлишь, мурлыча под нос
Немудрёное «O, Tannen baum»? —
Или видишь в визир перекос?

Может быть, ты затеял напрасно, —
Свет не тот и пейзаж не совсем?
Или просто за дымкой – не ясно,
Стою, нет ли задуманных тем?

Не терзайся, свинти объективы,
Ты же знаешь не хуже других,
Что извивы судьбы – прихотливы,
И не мы отвечаем за них.

Вот поднимется ветер над нами
И обрывки листвы заметёт,
На канале вода бурунами
Зацветёт…

Горбатый мостик над оврагом,
Коробка спичек на перилах.
Давай примериваться шагом
К погоде, к осени, —
«Не в силах…»

И обернулась. Я увидел
Едва порхнувшее дыханье,
Соломинку на светлом твиде,
Вглубь отодвинутое зданье.

На цоколе литой ограды
Травы отчётливые тени…
«Ещё грустны, уже – не рады,
А попросту – давно не с теми…»

Узнать бы, где порастеряли…
А ты окидываешь взглядом
Близпролегающие дали
С огромным небом над горсадом.

Рукой скользнула по привычке,
Соломинку смахнув.
Ну что же,
Оставим на перилах спички…
«Пойдём, пожалуй, – дождь, похоже…»

Эта осень приносит опять
Возвращение прежних цитат,
Снова крупные капли летят
С обожжённых дождём эстакад.

Заслониться ли слабой рукой?.. —
Это было в огромной стране,
Где уносят вождей на покой
К равнодушной Кремлёвской стене,

Где мечталось – под шелест лопат —
О заре, о страде мировой,
Где народ до сих пор виноват,
Что не стал в «душебойках» травой.

Словно ржавой водой по лицу,
Полосует октябрь по стене
Всё слабее. Подходит к концу
Промежуток, нестрашный вполне.

Снова капли черны, солоны…
Вся и всюду
грозит декабрём
Непреклонная воля страны,
Для которой живём и умрём.

Нет, уже я не услышу оклика:
Безнадёжны дебри, не тужи,
Заплутал, ни деревца, ни облака,
Так себе – сухая корка лжи.

Просвистать мечталось – не получится,
Вот и рвёшь коросту, не таясь.
Что с тобой, душа моя, попутчица,
Пристальная, приторная связь?

Не простил, – а то давно бы скомкали
Неприязни пылкий холодок.
Что взамен? Сухая пыль, позёмка ли,
Круто нарастающий ледок.

Не трудись напрасно уговаривать:
Сколько можно, сам перетерплю,
Пролистаю. Не рогожный – марлевый
Век стоит, достался бобылю.

Голенастой лозы угасает последняя гибкость.
Снежура на юру. – Видно, впрямь эта ночь горяча.
То ли волок шуршит, то ли илистость лепится, мглистость,
Дальше некуда жить сквозь горячечный бред, бормоча…

На этапном снегу отошедшие Господу тени.
Нестерпимее снов не рождалось в российских снегах.
Не умея сказать, он делил это время со всеми,
Не умея солгать, он зализывал кровь на губах.

Крупно скачущий век не случайно его заприметил
И по следу травил, норовил размозжить позвонки.
В жаркой шубе степей в третий раз надрывается петел,
Баржи вторят ему. Арестантские. Где-то с Оки.

О, как слились в груди женский плач, золотая солома
Да библейская горечь протяжной тягучей строки!
Он пропел, придыхая, а умер – не выронил стона.
И метель целовала его ледяные виски.

«Болотная».
Куда ни кинь,
Названья прежние – вернее.
Тесней подсаживайся, вынь
Ладошку, дай сюда, согрею.
Смотри, опять смело листок,
Промчало монастырским садом
Душой, отпущенной не в срок,
Навзрыд прошелестевшей, рядом…
Представишь ли и сад, и луг,
Раскисшие от половодья,
Когда стволы, дома округ
Оглядываешь исподлобья?
Пылает нищенский гранит
Напыщенного парапета,
И дом, что присно знаменит,
Не застит свет, но свёл полсвета.
Кто в нём живёт – не смеет ныть.
Сошла с Всехсвятской позолота.
Не дом – корабль. Куда им плыть,
В поставленном среди Болота?..

А небо с нашей стороны
Затягивает: уже, уже…
Как старые слова верны!
Сгоревший сад, излом стены,
Под сердце рвущаяся стужа…

Неожиданно как постарели,
Поразительно немощь видна,
И бормочут, и бродят без цели
В опустевшем дому до темна.

Спохватился: когда растеряли
И здоровье, и молодость вдруг?
Словно юркие петельки шали
Утекли из недержащих рук.

Им достались – сухие абзацы,
Заголовки газетных полос,
Развороты победных реляций,
Гром оваций, постыдных до слёз.

А теперь – и того не осталось.
Ощущенье, что жизнь – на излёт…
И такая скопилась усталость,
Что до смерти она не пройдёт.

Годом позже – уже не расспросишь.
Небытиём
Отгородится век,
И останется – ветхая прошивь
Справок с копей
и лесосек…