Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

И где же мы теперь, Мария? Как
Вернуться нам? Где та дорога в поле?
Где аисты? И где дорожный знак?
Где наша жизнь? От городской неволи
Друзья уходят в тишину садов,
В пустые книги и в дома веселья.
И пьём мы горечь солнечных часов
И памяти таинственное зелье.

И вот, Мария, мы опять одни,
И нет у нас ни Севера, ни Юга.
Нам не хватает воздуха. И дни,
Как близнецы, похожи друг на друга.
Но в памяти – сквозь шум чужих речей
Мы возвращаемся – и видим снова
Озёра, нимб из солнечных лучей
Над церковью Онуфрия Мальского.

Я сяду в жестяной трамвай
За три гроша куплю билет
И стану втайне наблюдать
За выраженьем лиц
Прохожих. И услышу лай
Собак, шарманку злых бесед
Молчанье тех, чей долг молчать
И тихий смех блудниц

И я увижу мертвых птиц
Повсюду – и живых людей
Воровок, скупщиков картин,
Поэтов и солдат
Как ясен взор пустых глазниц!
Страна последних новостей
Гремит костьми лихих годин,
Железками наград

На площади, где предки спят,
Где под асфальтом спит земля,
Где каждый камень знает толк
В обмане, смерти, зле
Целуются, плюют, кричат,
Бегут как крысы с корабля
И гордо вьется красный шелк
На гиблом корабле

И город варится в котле
На черной кухне суеты
Клокочет, льется через край
Но не найти огня
И дребезжит в живом стекле
Мой страх: искажены черты
И в ночь идет пустой трамвай
Где больше нет меня.

Добрый день – а лучше добрый вечер.
Добрый вечер, мой далёкий друг.
Я опять играю в чёт и нечет,
Свечи жгу и отпускаю слуг.

В чёрной шляпе, выцветшем камзоле
Пережил я тёмные года.
Я один в моём высоком холле
И пишу тебе Бог весть куда…

Скоро время долгожданной встречи.
А пока – летят пустые дни…
Вот и всё, мой ангел. Добрый вечер,
В добрый час – Господь тебя храни!

Печаль неуместна, и речь не о том,
Что вашей достойно печали.
Когда я исчезну, я стану кустом
Шиповника. Всем обещали

Бессмертие ангелы. Я не сойду
Под землю, где темень и тленье.
Взгляните – я с вами! Я в вашем саду!
И скоро наступит цветенье!

Что толку в граните под чёрным венком,
В молчании вашем глубоком?
Когда я исчезну – я стану цветком,
Нарциссом над синим истоком.

Нет смерти на свете и нет пустоты.
Бессмертье – поэзия света.
Взгляните, влюблённые, ваши цветы —
Ожившие души поэтов!

Хвала Тебе, Агнец Господень, за то,
Что Ты подарил мне дыханье,
Что жил я песчинкой под синим крестом
В кругу Твоего мирозданья,

Что дышит душа моя Словом Живым,
Склонив лепестки золотые,
Что в мире последним дыханьем моим
Останется «Ave Maria…»

Сильнейший из сильных идёт на войну,
Хитрейший из хитрых ласкает жену,
Чистейший из чистых не знает утех,
Беднейший из бедных – счастливее всех.

Сильнейший из сильных в бою знаменит,
Хитрейший из хитрых ночами не спит,
Чистейший молитву творит без помех,
Беднейший из бедных счастливее всех.

Сильнейший за храбрость получит медаль,
Хитрейший ночами вкушает миндаль,
Чистейший уже стал белее, чем снег,
Беднейший из бедных счастливее всех.

…Сильнейшего скоро уложит война,
Хитрейшего скоро оставит жена,
Чистейший введёт свою душу во грех,
Бог видит – беднейший счастливее всех.

Чем дольше длится день, тем солнце ниже
Чем ниже солнце – синий вечер ближе
И темнота из синевы встаёт
Торжественно – и в то же время просто
И скоро все невидимые звёзды
Из рукава достанет небосвод

Не разобрать который час на свете
Как будто тень семи тысячелетий
Спустилась на деревья и холмы
Становится прохладней чёрный воздух
И света нет. И долог путь при звёздах
И тьма идёт на смену полутьмы

Нам надо возвращаться. Ночь всё ближе
Здесь есть дорога меж холмов и хижин
Но где она? И как её найти?
Мы на границе вечера и ночи
И видимо нас зрение морочит
И путь мы видим там, где нет пути

И всё же мы идём – идём куда-то
На ощупь, потеряв страну заката
В тени семи безвестных тысяч лет
Мы – дети, полулюди, полубоги…
Никто не знает где конец дороги
И будет ли когда-нибудь рассвет.

Русской речи злой жаргон,
Пафос чёрных междометий,
Где, во тьме каких столетий
Этот выговор рождён?

Древний диалект Москвы,
Просторечие подростка,
Лоскуты былого лоска
Там, на берегах Невы.

О, Москва и Петроград —
Два наречья русской речи —
Звон набата, гром картечи,
Площадная брань солдат.

Корни дикой татарвы,
Цвет славянских окончаний,
Фрахт Голландий, фрунт Германий,
Византийский слог молвы.

Слог молитвы, слог мольбы,
Проповедь иконоборцев,
Лесть неверных царедворцев,
Вероломство похвальбы.

Вот он – дерево-язык,
Чьи плоды порой незрелы.
Лет старинных устарела
Речь – к иному век привык…

И теперь иных веков
Истребляема крамола
На жаргоне комсомола
В словаре большевиков.

Молчанье держит за руку меня,
И всё кругом молчит. И все предметы
Безмолвны. Это похороны лета.
Здесь неуместны смех и болтовня.

Приходит осень, пред собой гоня
На поводу дожди, листву, приметы,
И память в золотую ткань одета,
И ночь-болезнь уносит силы дня.

Ну что ж, прощай, весёлый, вольный век
Поющих трав и виноградных рек! —
И лето исчезает в чёрной Лете,

И спотыкаясь тень моя бредёт
В начало осени, где время ждёт
И неспокойный слух раскинул сети.

И неспокойный слух раскинул сети
Вдоль стен моих – и ловит каждый звук,
Но тишина очерчивает круг,
Круг тишины – как бы катрен в сонете.

Проходит мимо время, не заметив
Меня, летит куда-то бог разлук.
Слепой Эрот натягивает лук,
Но стрелы далеко уносит ветер.

Лучник, у ветра слишком много дел,
Нет дела ветру до любовных стрел,
Ему подвластны семь тысячелетий.