Лазарь Соколовский - Подмалевки

И что же – вот: пишу в аэропорте,
где ждать из дальней родины жену.

Настало: занавес почти
готов сорваться, там, за сценой,
стучиться кто-то… Ты в ночи
не спишь и холодеют вены.

Бежать от старости смешно,
как ныть о молодости глупо,
единственно – фальшивых нот
как будто меньше, слишком хрупок

сухой остаток: завтра – свет,
глубокий сумрак – послезавтра,
прищелкнуть пальцами в обед
еще не значит сесть за завтрак

в день следующий. Но пока
мысль жадная опоры ищет
в безбрежье щедром языка —
ты жив, пришлец, и, значит, пища

духовная опять нужна
не телу бренному – сознанью,
как ни горька, ни солона.
И позднее сольется с ранним

в одной цепочке временной,
пусть тем сходить, а те в начале
пути. Но что там, за чертой
отпущенной, в какие дали

вихрь унесет? в какой раек
наивной басенки старинной,
где бытие – небытие,
а из частиц – одни нейтрино?

Кого здесь спросишь, что кому
назначено – пустая тьма лишь?
Не достучаться к Самому,
что молишься и что скандалишь.

Поверить астрономам, но
их инструмент – всего-то лупа,
а старость… право же, смешно.
Вот молодость… да тоже глупо.

Осталось разве ублажать
остаток трезвый поздним рвеньем.
Как Фауст, ты не все сказать
успел, еще хотя б мгновенье…

Несутся опрометью дни —
как Маргарита поседела!
Повремени, повремени,
душа, не сдавшаяся телу,
ты снова корчишься строкой,
готовясь вдаль с сумой заплечной.
Нам только грезится покой —
какой покой, когда он вечный…

Где старость бьется пред дверьми,
где юность тщится пасть за други,
простор осмысленный, прими
хоть эти жалкие потуги

каких-то слов, каких-то дел —
мы суетимся, будто живы
в веках… И я не все успел,
как и соспутник мой строптивый,

кому сквозь ночь уже видней
посланник, что за нами выслан.
Но есть еще остаток дней
для сопряженья с высшим смыслом.

Опять весна… но выдержать ли нам
такое обновление природы,
когда эпохи рвет напополам —
на до и после празднеств и исхода.

Все повторялось. Так недавно Пан
со вздохом – вздрогнул Рим! – исчез куда-то.
Как будто кто качал – валил туман,
и людям становилось тесновато

в привычных стенах, будто их сдвигал
возвратный вихрь, рвущийся с Голгофы,
не знавший, на кого обрушить вал
последних слов, еще не сбитых в строфы:

«Отец, ты где?» Чуть больше десяти
учеников. Куда им против силы
толпы? Шептать лишь: «Сможешь, мать, прости,
не сберегли…» И что ж, она простила?
Да, Он учил прощать, но каково
ей, женщине!.. Куда ей до пророков,
до книжников. Был сын – и нет его,
другие есть… Что ж ей так одиноко?

Поодаль слушать ли, припасть к плечу,
когда один грустил, друзей нет рядом…
Одиннадцать пришли. Я промолчу.
Я все им отдала. Чего же надо

еще? Чтоб с ними я пошла к толпе
надежду дать здоровым, утешенье
калекам и недужным? Как пропел
петух три раза – хоть сопротивленье

какое… Петр, наш камень, наш храбрец!
Иаков, Иоанн, что ближе прочих…
и где же он, духовный ваш отец —
все разбежались после первой ночи!

А перед тем, как в день последний свой
на воле он молился: «Как же рано…» —
повязаны порукой круговой,
вы спали под оливой Гефсимана!

Валить на Кариотина… смешно…
Фома, Андрей, Филипп – вы разве чище,
когда затем был хлеб, лилось вино…
Вся плоть Его теперь пойдет на пищу?
Вы разбредетесь по миру нести
Его уроки – что от воли вашей
останется? От главных десяти
не отойти – итог не станет страшен,

коль рвенья чересчур, без берегов —
свое вбить, отвергая и достойных?
Он звал к добру, велел прощать врагов —
вдруг именем Его зажгутся войны?

Как смертный знал: всему положен срок —
а что, как долг его переосоздан?
Он шел к любви земной – зачем же бог
далекий, как блуждающие звезды?

Соратники… некрепки вы… просчет,
что так легко решать Его задачи.
Достанет духа вам, Матфей, Зилот,
иль кто-то новый все переиначит?

Варфоломей и два еще на «и»,
повторные Иаков и Иуда,
спешить вам на восток, кресты свои
тащить не за дела Его – за чудо,

которое с приставкой гробовой
к Нему прилепят лихо, и поди ты!
Пройдут века, и сказочкой такой
умело оболванивать левитам
доверчивую паству. Родовых
кровей своих предать я не готова.
Простила б я, пусть мертв, спасете ль вы
хоть капельку Его живого Слова?

Опять весна… Я не скажу вам «нет»,
все впереди еще, покажет осень,
что стоите. Мы все идем вослед
Учителям, а вот куда нас сносит…

Что нам ответить, подобрать слова
какие… Пусто в нас, как пусто в храме.
Ты – мать, и этим ты уже права —
нам правоту доказывать делами.

Что ж, вышло так, как вышло. Видно, срок
настал и наш служить еще страничкой
той памяти, что мучает Восток
не в первый раз. Наметилась привычка

от патриархов, дальше по кругам
она скатилась мягко к Моисею.
Ветра слоили почву. Как же нам
куда-то вспять от этой панацеи
традиций. Так ломать, как Он ломал —
откуда духа взять… Что наша ролька?
Без пастуха сметет нас первый вал…
Да, ты права, мы не крепки настолько,

чтоб следовать Ему во всем. Порыв
на пике не удержишь, если сразу
не взмоешь вверх – Восток сползет в архив,
подмятый за века иным экстазом.

Куда там! С ним не сладить: вдруг один,
речистый посильнее нас плюс тот же
какой-нибудь вояка Константин —
и в боги твоего рукоположат,

а дальше… Дальше что, когда с трудом
не слиться с фанатизмом при начале
пути после Него. Но сладить дом,
в котором сохранились бы скрижали

нетронутыми?.. С нами ли, без нас —
как не свалиться с той бездонной выси,
что задал Он!.. Какой бы пересказ
ни явишь – все не то, как ни божись мы.

Свидетели чего – той мировой
античной бойни или же смиренья
всеместного? Ты родила кого —
замену бога прежнего ль? явленье
иного Человека, что пришел
намного раньше, чем его приветить
дано живущим, чей печной горшок
и есть вся вера. Остальное – ветер,