Лазарь Соколовский - Подмалевки

По вертикали ж занавес меж нас,
где я на сцене – ты в глубинах зала,
а море, лес – случайный пересказ
художника, картонные лекала

картинок мира, чтобы без конца
мелькать в раскрасках хрупких декораций,
где мне не видно твоего лица
и голоса не слышно… Может статься,

найдет наш режиссер такой прием,
чтобы банальность сгинула к финалу:
спектакль кончится, а мы с тобой вдвоем
в одном пейзаже поплывем, сначала

не знающие, как с разрывом лет
вернуться к прежней общности понятий.
Ты столько там прошел, и этот след
неизгладим… Но уж почти не братья,

как в юности, когда отчуждены
годами поисков – тогда всего двумя лишь,
нащупаем тропу, где мы должны
признать, увы: ни на кого не свалишь —

не вышли в мастера… И каково
подсчитывать итог! Сказать неловко:
все, что писалось слету до то-го,
что думалось, – скорее подмалевки,
так, черновой подстертый карандаш…
Но как оглянешься – одно и было средство
осуществиться, вылившись в пейзаж,
что распростерся с нами по соседству.

Тянет на эпос заброшенный… Что ж, подошло
время возвратное: снова случился на грани
дерзкого вызова, будто бы чье-то крыло
лишь прикоснулось слегка – повело на скитанья.

Фауст, мальчишка упрямый, не лучше ль, присев,
пересмотреть двойником обжитые страницы,
чем с Мефистофелем в трагикосмический блеф
поисков смысла в абсурде? Что сможет случиться

в хаосе – ясно: любовь промелькнет в унисон
с юностью купленной, долго б ее и не вынес —
сад соловьиный! Не разумом схватим урон —
сердце защемит… Какими бы ни были, вы не

полые боги – страстишки преследуют нас,
если же спутник такой темпераментный – вдвое!
Душу растратить до смерти, забыв про наказ:
не увлекаться… Куда заведет ретивое!

Разве мгновенье обещанным сдуру: пора
дальше и дальше – замена?.. Незнание шире
выданных глазу пространств, где наука – игра
детства ли, зрелости, старости, смерти. Четыре
есть временных протяженностей и ни черта
больше. Какие куличики сварят реторты
в тесной теории, даже когда пустота,
вроде, заполнена, пусть не без помощи черта?

Тот, что с ним спорил, не прав ли: буди – не буди,
тропка твоя поневоле дотянет до выси,
пусть искушенья, которых еще впереди…
стянут куда-то? Но только природы держись и

пей из нее лишь – возможно, тогда обретешь
силы живое принять, о себе забывая
в бешеной гонке надуманной. Прочее – ложь,
вроде награды за поиски крашеным раем.

Разве не тот испытующий гонит, что Сам
в волнах бытийного моря достичь сердцевины
тайного промысла тщится? По этим местам
слепо блуждать, погружаясь в не наши глубины,

где за печатями манит, за всеми семью,
тяга – хоть как-то избыть поднебесную смуту,
где сквозь абсурд Маргарита мятежность твою
судьям несет, что когда-то не тем ли маршрутом?..

Было бы проще: в деревьях затерянный дом,
старая теткина дача на ближней Казанке —
будто бы детство мелькнуло за мутным окном,
или вторичная память играет в обманку.

Редкие крепкие сосны, сухая хвоя
Снизу, кругами, скрывающий тайны подлесок
ближней окраины… Если бы воля твоя —
в этих границах остаться, органная месса

перетянула бы проклятую суету
мысли, еще не созревшей, но мчащейся прочь уж,
только набухнет, в грызню социальную, ту,
что в оправданье неверности высшему прочим.

Как же тебя затащил в эту музыку бес?
ты что пытался озвучить на рухляди старой? —
всех осчастливить, собой расплатившись… А лес
так и стоит, как стоял, хоть и вовсе без пары —

без Самого и посланника, с кем договор
наобещал о-го-го… на поверку же хрупким
сном оказался. Куда там! Серебряный Бор
если бы нам удержать от бандитской порубки,

Остров Лосиный сберечь бы от шустрых деляг,
дьявольский Брокен кремлевский хоть как-то приструнив…
Вовсе не сказки: за лесом уж новый ГУЛАГ,
есть развернуться где буйной совковой Фортуне.

Вновь ни вперед, ни назад, как бывало, с трудом
лишь сосчитать корабли, обложившие Трою,
да за колючкой бараки… Построил бы дом
в немолодом сосняке, где подруга удвоит
пыл не геройский – лирический. Если ж нужда
вынудит перелистать вековые страницы,
то на иной, что попроще дорожке, куда
был бы заброшен не делателем – летописцем.

Все объективней: не гнать поперек лошадей
вскачь по прошедшим когда-то и будущим далям —
что сохранится под будничной сутолкой дней…
Но не промчись мимо главных, не книжных деталей:

там, где любовь, и лукавый бессилен, хотя
вцепится крепко, едва протянуть ему палец…
Эпос по сути вторичен – ужели шутя
в этом потоке нас выкупал веймарский старец?

Эпос катил не спеша, отдаляясь строкой
от промелькнувших событий, что были не хуже
нынешних, видимо. Что же мы чести такой
не удостоились как-то, утешившись вчуже

малыми формами, где, подмастерье, итог
хилый тебе подбивать, оставаясь в сторонке
от роковых передряг. Почему-то в песок
наши поделки уходят, забыв похоронки.

В прошлом отечества черных канунов не счесть,
да и теперь не сказать, что намного светлее —
та же в учебники валит придворная лесть,
те же витии рыгают церковным елеем.
Разве трагедии века не стоят пера
пусть безымянных аэдов, что, выйдя из гущи
их породивших народов, смогли б из нутра
душу живую вдохнуть в омертвевшую сущность?

Нет, не сложить «Илиады», и даже Роланд
с кличем «Аой!» не прорвется сквозь полчища мавров,
хоть в 41-м вставал молодой лейтенант
перед фашистской броней, чтоб ответить за лавры

трусов в лампасах. Катарсис, грохочут валы:
море насилья не стерпит, как эпос! – куда мне
от озорного соблазна к познанью уплыть,
даже когда эту мощь разбивает о камни?

Хаос бушует… Сыскать приложения сил,
чтоб захватили тебя без расчисленной меры
кем-то, пускай сатана бы любой предложил
все испытать за мещанскую, сытую серость…

Домик в березках… – ну, нет уж! сменить полюса
истин привычных, готовых до смерти затискать!
Гениев грешных из рая гремят голоса:
а не пора ли в дорогу? Ну, где там расписка!

Вот неуемная прорва – не валится стих
в яму конца, что уже приготовлена, вроде,
эпос несет его дальше, во время глухих:
та же толпа ждет не этих – попсовых мелодий.
Видимо, перетерпеть нам и этот ледник,
гон перманентный, что снова сметет динозавров,
чтобы из хаоса звук музыкальный возник
в землях атлантов, в расщелинах горного Тавра,