Михаил Ромм - Скульптура сна

И вот росток ладони смог открыть,
Рождённый покорять и покорить.

Господь придумал землянику.
Ломаю голову – зачем?
Хотел ли, Господи великий,
Полюбоваться, как я ем?

Она сверкает алым бликом,
По сути, лишняя совсем —
Причуда силы многоликой,
Не понимаемой никем.

А может, в мире иллюзорном,
Предвидя летнюю жару,
Бог знал: под листиком узорным
Удобно будет комару

У лакомства меня встречать,
Чтобы за жадность наказать.

Ранняя осень – позднее лето.
Солнце в зелёных ветвях.
Но желтизна проступает. И это —
Как седина на висках.

Пышно колышется зелень живая,
День ещё зноём печёт,
Но вот уже в горы листья сгребает
Дворников хмурый народ.

Россыпь рябины – парад ежегодный,
Радостная круговерть.
И кажется выдумкой космос холодный,
И кажется выдумкой смерть.

Здесь у речки лесной, где звенит тишина,
Ночью небо становится ближе,
И горошины-звёзды на ветви сосна,
Точно бусы алмазные, нижет.

Млечный купол, сверкая, в тиши вознесёнэх
Только изредка слышно из мрака,
Как в далёкой деревне облает свой сон,
Заскулит и затихнет собака.

Неожиданный плеск – лягушачий прыжок,
Вдруг посмотришь на воду, очнувшись,
Догорая, костёр затрепещет у ног,
Тёмным зверем уютно свернувшись.

Так искрится холодная осени вязь,
Насекомых народ усыпляя,
И опавшие листья, слегка серебрясь,
Кораблями в реке проплывают.

Сентябрь ранний – и не осень вовсе:
Деревья только думают желтеть,
Но всё-таки ты к худшему готовься —
Вот-вот наш мир закрутит круговерть.

На листьях солнце, как на фотоснимке,
Проступит, превратив их в образ свой,
А мне всё снятся чёрные ботинки,
Грохочущие в такт по мостовой.

Потом затянет тонкой коркой лужи,
Под инеем прогнутся провода.
И хоть я знаю: дальше будет хуже,
Парадоксально счастлив иногда.

Я блуждаю в лабиринте осени,
В тупиках кружит обманный путь,
Все улики преступлений косвенны,
Только боль опять стучится в грудь.

Для того ль меня ночами яркими
Одарял любвеобильный Бог,
Чтоб, засыпан щедрыми подарками,
Отдариться я уже не смог?

Небо клочковатое над крышами
Ловит взгляд в сплетение ветвей,
И теперь почти не слышно мне
Музыки в обители Твоей.

Оплетённый мелкими заботами,
Я запутал Ариадны нить.
И возможно, там, за поворотом тем,
Минотавр ждёт, чтобы убить.

Начинается дождь – получается снег.
Близоруко мерцает фонарь.
Одиноко бредёт в темноте человек —
Получается тёплый январь,

А за окнами кто-то глядит на свечу
И мерцает в стакане свеча.
Кто-то в сумраке скажет: «Остаться
хочу…» —
И сухими губами коснётся плеча.

А в соседней квартире читает стихи
Тонкорукий подросток – мечтательный взгляд,
Под девчоночьей чёлкой полно чепухи,
И сжимает внутри, и колени дрожат.

Телевизор включён на втором этаже,
И невидимый зритель застыл перед ним.
И он смотрит свой сон, а не «ящик» уже,
Тот, что с улицы кажется чудом цветным.

Там, во сне, этот зритель застыл в янтаре
Золотым насекомым – теперь не вернёшь,
И запуталось время в лучах фонарей:
Начинается снег – получается дождь.

В Москве ещё кое-где ходят трамваи —
То красный, то жёлтый сквозь серые дни,
Тут разноцветно и сладко мерцают
Автомобильных пробок огни.

Здесь в отражателях фар стрекозиных
Всплывает в сознании детство моё:
Мотор самолёта из тонкой резины
И «под крылом самолёта поёт

Зелёное море». И сам я, счастливый,
Смотрю – предо мной петушки-леденцы.
Мы ёлку купили. И все ещё живы —
Сегодняшних снов мертвецы.

Так было снежно, снежно, снежно,
Как будто век копился снег,
Чтобы прорваться неизбежно,
И дом – не дом, а лишь ночлег.

И ветви чёрные каскадом
Обледенели в хрустале,
Пленённые своим нарядом,
Клонились, хрупкие, к земле.

Толпились рифмы, как созданья,
Враждебные для смысла слов, —
И мнилось, что существованье —
Всего лишь повод для стихов.

Всё так мучительно прекрасно
В узорной сказке ледяной,
И терпеливо, и напрасно,
А я… Я был тогда живой.

Ещё зима. Весна – немножко.
Повсюду снег пока белеет,
Но солнца тёплая ладошка
Подставленную щеку греет.

Деревьям зелень только снится,
Но сны их в воздухе плывут,
В ветвях невидимые птицы
Об изменениях поют.

Повсюду проступают знаки,
Как бы штрихи на цветопробе,
Уже иначе две собаки
Барахтаются
в сугробе.

Три жёлтых тюльпана на фоне окна —
Зелёные выплеснув руки,
А там, за окном, – тишина, белизна,
Там снег, похищающий звуки.

В головках тюльпанов тропический рай,
В нём птицы не умолкают,
Плывёт крокодил и кричит попугай,
И рыбок прожорливых стая.

А может, Голландия грезится им:
Весеннее солнце ликует,
И ангелы дарят цветам молодым
Греховные поцелуи.

Где голубь косится из-за стекла
На кошку оранжевым глазом,
Три жёлтых тюльпана на длани стола,
Зажатые маленькой вазой.

Земля открыта. Лёд расколот.
Снег прошлогодний не вернёшь.
И снова падает на город
Апрельский дождь.

Повсюду грязь, мокра одежда,
Но чуда ждёшь:
Приносит новые надежды
Апрельский дождь.

Все эти вздохи и туманы —
Благая ложь.
Но снова веришь, как ни странно,
В апрельский дождь.

И снова юное томленье,
И в сердце дрожь.
Предвосхищение цветенья —
Апрельский дождь.

Ты помнишь то кафе зимой?
Такой уютный запах…
Мы спрятались от стужи злой
В его мохнатых лапах.

Вошли в тепло, как корабли —
Два странника отважных,
Как бы достигнув той земли,
Где прошлое не важно.