Михаил Ромм - Скульптура сна

Такой отвратительно мерзкий улов
Из рыб, что драконам под стать.
И если никто не читает стихов,
Зачем же тогда и писать?

Теперь красота – барахло от Кутюр,
Мерзавцам за подлость в награду.
Плетёный узор шелестящих купюр
Похитил сияние радуг.

Защитник свободы – милиционер —
Стоит на посту возле храма,
В умах торжествует Святой Люцифер,
А в душах – реклама.

Шуршат, как пожухлые листья, слова,
Что раньше набатом звучали,
И песня стихает, начавшись едва,
Себя немотой измочалив.

Мучительно сжаты немые уста,
Но звуком наполнен я весь —
Вот-вот она грянет, сильна и чиста,
А всё потому, что ты есть!

Обидчивый паяц, банальный белый клоун,
Как многих пережил твой одинокий цирк!
Ты снова в тишине выходишь на поклоны,
Проклятый эмигрант или любимец ВЦИК.

Что чёрный диск шипит на старом патефоне,
Заботливо храним в формате эмпэтри?
И голод, и война, и ты на этом фоне,
Эффектный бонвиван, немыслимый esprit.

Всё то, что сожжено, осмеяно, разбито,
Застенчиво звучит в заброшенном раю
Загаженной души… Среди тупого бита
Картавый твой куплет я сам себе пою.

Есть люди – они не читают стихов,
И прозы они не читают.
Их мир для меня бесконечно суров:
Пустыня от края до края.

Напрасно их мысленный образ леплю,
Насупленным филином сидя:
Им мило всё то, что я так не люблю —
За это на них я в обиде.

Кому достучаться до них по плечу?
К заложникам телеэкрана,
Я делать для них ничего не хочу,
Души не отдам им ни грана!

Но, Господи, как же прекрасен твой сад,
Когда, посмотрев исподлобья,
Вдруг встретишь в толпе человеческий взгляд,
И видишь в нём богоподобье!

Неужели, собирая бусинки слов
В ожерелье из запутанных строк,
В жизни что-то изменить я готов,
Возвратить то, чего не дал Бог.

Нет и нет. Я только беглец
От скандалов, от рекламы продаж,
Своей крохотной вселенной творец,
И полушки за неё ты не дашь.

Хоть она невелика, но моя,
Потому, что никому не нужна.
Я дракон – и вот моя чешуя,
Моя родина – волшебная страна.

Ну, а завтра – замки и песни волхвов,
Тёплый воздух, что на крыльях несёт, —
Это будут только строчки стихов,
Только буквы на бумаге – и всё.

О, если бы слова мои могли
В сердца людей ложиться тяжело,
Менять свеченье звёзд и путь Земли,
И запотело б Вечности стекло!

Нет, я – дитя с игрушечным мечом,
Срубающим травинки на лугу.
Мой детский гнев растеньям нипочём,
Остановить их рост я не могу.

Так невелик ответственности груз,
И вдруг, застыв неосторожным богом,
Над бабочкой в отчаяньи склонюсь —
Над бабочкой, убитой ненароком.

Гортань курлычет нам, как журавли,
И проливает смысл своих наречий,
И стих бурлит от замысла вдали,
Вдали от ясных слов и внятной речи.

А мы лишь думаем, что знаем наперёд
О том, что, в полутьме блуждая робко,
Туманным утром мимо нас несёт
Прохожий в черепной своей коробке.

И мы в него не верим, нет и нет!
Что у него там, бред ли, мыслей молодь?
А он хранит внутри себя сонет
Простой и совершенный, словно жёлудь.

А всё-таки хочется славы, хотя б и посмертной,
Не юных поклонниц, не пыли библиотек, —
Название улицы, школьный учебник инертный,
И памятник весь в голубином помёте. Навек.

Да, я понимаю, что глупо, напрасно, без шансов,
Ничем я не лучше таких же, как я, бедолаг,
Эстрадная песня и пара-другая романсов,
В музее пылится мой порванный старый башмак.

Всё это – не то. Я совсем не об этом мечтаю,
Но хочется знать, что когда вдруг навалится грусть,
Найдется хоть кто-то и тихо стихи прочитает
Себе в утешенье, хоть парочку строк наизусть.

Моя муза мечтает о тропиках,
О седом Сингапуре поёт,
Она носит короткие топики,
Открывая красивый живот.

Капитаны, туманы и кортики
Колокольцами в мыслях звенят.
Она носит короткие шортики,
Круглой девичьей попкой дразня.

И разбойными, дикими шутками
Донимает соседских ребят,
И гордится чуть видными грудками,
Перед зеркалом гладя себя.

Вертихвостка, нахальная прожига,
Любит сладости и чудеса.
Шевелюра оранжевым ёжиком,
А в глазах разлились небеса.

От проказницы до распутницы,
И слогов тут не сосчитать,
Вот такая досталась мне спутница —
В облаках повитать.

Крошатся зубы, выпадают пломбы,
Тоска не умещается в строфу,
И книг неразорвавшиеся бомбы
Пылятся в чемодане на шкафу.

И всё в них пресно, вяло, небогато,
Глагольной рифмой автора несёт.
Холодный взгляд несчастного собрата —
Кривой усмешкой перекошен рот.

И скоро самого уложат в ящик,
Напрасно израсходован весь пыл.
Но вдохновенье было настоящим,
Восторг прозренья настоящим был!

И тишина сиянием лучилась,
И душу наполняло торжество.
А то, что передать не получилось,
Для Вечности не значит ничего.

В царапинах, на пожелтевшей плёнке
Из кинохроники военных лет
Среди развалов камня и щебёнки —
Дивана покорежённый скелет.

В обломках развалившегося дома,
В том городе, где некому страдать,
Трепещет на ветру под грудой лома
Не слишком обгоревшая тетрадь.

Там, на страницах, полные предчувствий,
Надежд и смехотворной чепухи,
Наполненные затаённой грустью —
Написанные от руки стихи.

Листки переворачивает ветер —
Лохматый добродушный идиот…
Хотя теперь на вымершей планете
Никто уже ни слова не прочтёт.

Нет, грудь никто мне не пронзал,
Никто мне не давал гарантий,
Огнём на небе не писал,
Не отражался в бриллианте.

Вот эта грязь – и есть мой трон,
Когда, красивый и румяный,
Через меня проходит Он,
А я в грязи валяюсь пьяный.