Алишер Навои - Язык птиц

1035 Если нужно, то верный во имя кумира
Может с жизнью расстаться, отречься от мира.

И для преданных жизнь — лишь преграда для блага,
Словно путь пресекли им глубины оврага.

Тот един лишь, кто душу и тело забыл,
Ум, безверье и веру всецело забыл. [99] Тот един лишь, кто душу и тело забыл, Ум, безверье и веру всецело забыл. — Речь идет о главном суфийском постулате, согласно которому истинное единение с богом («возлюбленным») возможно лишь на основе полной отрешенности от всего внебожественного — от собственного эмпирического бытия, от сует земного существования, даже от религии в ее внешнем, обрядовом проявлении.

Пламень верности жизнь и вселенную губит,
И бесчестье, и веру — все тленное губит. [100] Пламень верности жизнь и вселенную губит, И бесчестье, и веру — все тленное губит. — См. примеч. к бейту 1037.

Тот, кто верен, не знает ни славы, ни срама,
Отрешен от людей, отрешен от ислама. [101] Тот, кто верен, не знает ни славы, ни срама, Отрешен от людей, отрешен от ислама. — См. примеч. к бейту 1037.

1040 Верность издавна страсти и тяготы жгли,
Словно молнии, жгущие тело земли.

Кто был верен и в страсти был предан мученьям,
Смертный час ему будет от мук избавленьем.

Кто к кумиру любви устремленье имеет,
Для него разве горе значенье имеет?

Верность в мраке ночей рдеет пламенем бед,
Скорби мира дают ей немеркнущий свет.

Скорбь и горе — то пламенной страсти примета,
А без них сердце радостью мук не согрето!»

1045 О слагающий песнь! Спой нам горестным ладом!
Кравчий! Счастье мне будет губительным ядом! [102] ...Кравчий! Счастье мне будет губительным ядом! — Обращения к кравчему (виночерпию) обычны в суфийской поэзии как образное взывание к тому, кто поит хмельным напитком любви к богу в суфийском ее понимании. В этом бейте и в последующих (1046—1052) «конспективно» излагаются все те бедствия, которые претерпевает герой следующей за этим отрывком притчи (бейты 1053—1567).

Чашу горя мне дай и недуг подари,
И душе участь горестных мук подари!

Выпью чашу — и жизнь свою разом забуду,
Веру в бога, рассудок и разум забуду. [103] ...Веру в бога, рассудок и разум забуду. — См. примеч. к бейту 1037.

Дом неверия лучшим из мест я признаю,
Повяжу я зуннар, даже крест я признаю. [104] Дом неверия лучшим из мест я признаю, Повяжу я зуннар, даже крест я признаю. — Дом неверия — обобщенный образ молитвенных заведений у немусульман: капища язычников-идолопоклонников, зороастрийских огнемолелен, христианских церквей и монастырей. Зуннар — кожаный, волосяной или грубошерстный пояс, ношение которого было обязательно для последователей зороастрийской религии и для христиан в качестве внешнего отличия их от мусульман. В литературе зуннар — символ отречения от ислама.

Захмелев в кабачке, позабуду я честь
И, спаливши Коран, стану идолов честь. [105] Захмелев в кабачке, позабуду я честь И, спаливши Коран, стану идолов честь. — Кабачок — образ все того же «дома неверия» (см. примеч. к бейту 1037), связанный со всеми пороками, которые считались чуждыми исламу, — винопитием, поклонением огню, в котором сгорает даже Коран, идолопоклонством.

1050 Я в чертоге любви свою веру порушу,
От стыда и от чести избавлю я душу. [106] Я в чертоге любви свою веру порушу, От стыда и от чести избавлю я душу. — Этот бейт содержит двоякий смысл, вводимый автором, по всей вероятности (если учитывать содержание последующей притчи, — см. примеч. к бейту 1045), сознательно: с одной стороны, «чертог любви» явно включен в -контекст окружающих бейтов (1045—1052) и приравнен к «дому неверия» (см. примеч. к бейту 1048), с другой — здесь говорится и о любви к богу в суфийском смысле, т. е. об отрешении от внешних проявлений веры (см. примеч. к бейту 1037). Герой последующей притчи шейх Санан (см. примеч. к бейту 1053) постигает истинную любовь, т. е. любовь к богу, через преодоление максимально возможного для суфия грехопадения.

Буду в колокол бить непотребным я звоном, [107] Буду в колокол бить непотребным я звоном, Перед идолом ниц, дам я волю поклонам. — Здесь опять говорится об атрибутах безверия. См. примеч. к бейтам 1048—1049.
Перед идолом ниц, дам я волю поклонам.

К пояснице своей повяжу я зуннар,
Изойду болтовнею, веселием яр.

Шейх Санан был в чести у благого порога,
Тайн невидимой сущности ведал он много. [108] Шейх Санан. — Различные вариации рассказа о шейхе Санане, мусульманском праведнике, отправившемся по неизъяснимому зову сердца в христианские страны и полюбившем там девушку-христианку, но «прозревшем» и вернувшемся под сень «истинной» веры, получили широкое распространение в литературе Ближнего Востока, Средней Азии и Закавказья. Существует предположение, что сюжет легендарного рассказа восходит к фольклорным истокам и зародился в ираноязычной среде в период становления суфизма (см.: Факи Тейран. Шейх Санан / Критический текст, перевод, примечания и предисловие М. Б. Руденко. М., 1965. С. 4—5).

Средь святых и святейших он жил у Каабы, [109] Кааба—храм кубической формы в Мекке (см. примеч. к бейту 113), в нишу которого, находящуюся в восточном углу наружной стены, вделан черный камень, почитаемый мусульманами как святыня.
Его святость с пророками спорить могла бы.

1055 Он в народе столпом благочестия слыл,
Шейхом шейхов священной Каабы он был.

У дверей его — шахи, как нищие — кругом,
Было лестно им, если он звал их к послугам.

Все молитвы его за скорбящих в печали
Сонмы ангелов, руки воздев, привечали.

Лик желанный — мечтаний и дум существо —
Рдел сиянием в зеркале сердца его.

С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду
Джунаиду под стать и сродни Баязиду. [110] Джунаид (ум. ок. 910), Баязид Вистами (ум. ок. 875) — почитаемые мусульманами суфийские шейхи (см. примеч. к бейту 218).

1060 По величью он выше высот небосклона,
Милосердьем — превыше предвечного трона.

Если мир почернел бы от дыма и бед,
От молитв его вмиг возгорелся бы свет.

А для тех, кто спознался с лихою напастью,
Он молитву прочтет — и не быть их несчастью.

Все реченья его — дар пророчеств небесных,
А свершения — плод откровений чудесных.