Алишер Навои - Язык птиц

Да еще в промежутке бесстыжий нахал
Приблизительно столько же пищи сжирал.

Захмелевшим слоном бушевала в нем сила,
Он резвился, пока его в сон не валило.

Вдруг нежданно, веленьем сурового рока,
Вся страна разоренью подверглась жестоко.

865 И такой неожиданный мор подоспел,
Что народу покинуть пришлось тот предел.

Люди стали сбираться в далекие страны,
Все бежали, боязнью за жизнь обуяны.

И силач — тоже в путь, не раздумывал много,
Он не знал, сколько бедствий готовит дорога.

Путь далекий им выпал в пустыне идти,
Как прокормишь такого облома в пути?

А детина, лишь сутки без пищи промучась,
Горько сетовать стал на злосчастную участь.

870 А еще через день силача одолело:
Стали сила и мощь покидать его тело.

Третий день подошел — он совсем ослабел,
И в пустыне настиг его смертный удел.

Люди шли. Дети пешей толпою шагали,
Те, кто старостью согнуты вдвое, шагали.

Два-три дня еще мучились люди в пустыне,
А потом обрели себе отдых в долине.

А силач этих трудностей не превозмог,
И в пустыне настиг его гибельный рок.

875 Тут на слабость свою начал сетовать Филин:
«Эй, вожак, я ослаб и совсем обессилен.

Мне привычно гнездиться во мраке развалин,
Где, того и гляди, будешь насмерть завален. [89] Мне привычно гнездиться во мраке развалин... — По поверьям, ночные птицы — филины, сычи, совы гнездятся в покинутых людьми, полуразрушенных их жилищах, сторожа зарытые под ними клады.

И кричу я, тоскою объятый, навзрыд,
Словно сломленный тяжкой утратой, — навзрыд.

Возношу я стенанья, тоскуя по кладу,
Распаляю надеждою в сердце досаду.

Не страшны мне и тягостной доли лишенья:
Глядь, и клад будет послан судьбой в утешенье.

880 Одержимый мечтой о сокровище том,
Стерегу я развалины ночью и днем.

Дальний путь мне не нужен, уволь! Я не скрою:
Что Симург мне со всею его Каф-горою?»

«К-эй, — промолвил Удод, — нет обмана опасней,
Губишь душу ты этой нелепою басней.

Твое сердце томится надеждою ложной,
Ей свершиться — ведь это исход невозможный.

Ну, допустим, отыщешь желанный свой клад,
Ты подумай-ка, плакальщик скорбных утрат, —

885 Что за прок тебе будет, помимо напастей?
Каждый миг будешь пленником новых несчастий!

Ты от этих напастей погибнешь с позором,
А сокровище станет добычею ворам».

Жил в одном государстве безумный отшельник,
День и ночь средь развалин томился, бездельник.

Вырыть клад одержим был он мыслью упрямой
И упорно выкапывал яму за ямой.

И когда он изведал немало уж бед,
Случай вывел его на желаемый след.

890 Дверь видна ему стала в проеме разъятом,
А за нею — проход к богатейшим палатам.

Видит: сорок сосудов — казна Феридуна,
Да какое! — несметные клады Каруна [90] Феридун (Афридун) —один из легендарных монархов древнего Ирана, обладатель несметных сокровищ. Карун — легендарный богач, упоминаемый в Коране.

Был несчастный беспамятством сразу объят,
И туда вдруг пришел некий мерзостный гад.

И узрел он пришельца в том логове жутком,
И казну, от которой простишься с рассудком.

И блеснул над безумцем кинжал изувера,
И окрасились кровью и клад, и пещера.

895 Был мечтой его жизни запрятанный клад,
Только все обернулось ему невпопад.

Речь повел Гумаюн — блеском лучший из лучших.
«Эй, — сказал он, — великий наставник заблудших!

Сан высокий мой столько обрел благодати,
Что под сенью моею — престол благодати.

Сени крыльев моих столько счастья дал бог,
Что под нею стать шахом и нищий бы смог. [91] Сени крыльев моих столько счастья дал бог, Что под нею стать шахом и нищий бы смог. — См. примеч. к бейту 400.

Знать, где шах ваш неведомый, мне ли пристало?
Изнурять себя бедами мне ли пристало?

900 Лучше в небо взлечу я сверкающим взмахом,
Пусть дают мои крылья пристанище шахам!»

«К-эй, — промолвил Удод, — что за глупые бредни,
Будто все это плел здесь безумец последний.

Твоему неразумию нет и предела,
Прикрываешься ложью ты очень умело.

То, что крылья твои дарят шахам приют, —
Эту веру тебе заблужденья дают.

И в историях шахов, что ныне известны,
Есть ли вести об этом? — Они неизвестны!

905 Разве шахская доля дана им тобою,
Хоть подобный почет и желаем тобою?!

Небылицею ложной ты тешишь себя,
Мыслью самой ничтожной ты тешишь себя.

Даже если бы правдой твой бред оказался
И в тебе хоть бы знак тех примет оказался,

Шахской властью людей награждает всесущий,
А тебе эта милость не стала присущей!

Как и псам, тебе служит поживою кость,
Эко диво — мусолить паршивую кость!

910 Знай, о пленник, погрязший у вздора в неволе,
Ты достоин такой отвратительной доли!»

На Персидском заливе добытчики сворой,
Жаждя в море разжиться добычею скорой,

Платят пять или десять дирхемов — по чину,
Чтобы бедный ныряльщик кидался в пучину [92] Платят пять или десять дирхемов — по чину, Чтобы бедный ныряльщик кидался в пучину... — Дирхем — мелкая серебряная монета. Ныряльщик — добытчик жемчуга. Образы, связанные с трудной добычей жемчуга в морских глубинах, очень распространены в ираноязычной и тюркоязычной поэзии.

И, стократ погибая, с зари допоздна
Доставал бы им жемчуг бесценный со дна.

А в жемчужнице — тысячной россыпью зерна
Или только одно, но, размером отборно,

915 Блещет, словно корона, — таков уж обычай:
Нанимателю все это будет добычей.

Все купец отберет, отбирать он горазд,
А пловцу только пару монеток и даст.

Тот хоть что-то берет, а тебе :— что досталось?
Только костью, как пес, и насытишься малость.