Мартин Кукучин - Дом под горой

— Работы мне нынче больше нет, господин? — спросил он спокойно, с посветлевшим лицом. — Тогда пойду я…

Он ушел, и никто его не задерживал.

Нико уже не думает о нем. Вышел из погреба, поднял глаза к небу, усеянному мерцающими звездами. Звезды смеются, играют в чистом небе, а в душе Нико темно, тяжело, тоскливо… Где же разгадка? Найдет ее — и все станет ясно…

Нико запер погреба огромными, затейливыми ключами и пошел в дом.

За ужином сидел, задумавшись, к еде едва притронулся. Мать видит — мучит его что-то, догадывается, что связано с «той, из-под Грабовика». Но она не выведывает, не расспрашивает сына, только время от времени украдкой кидает на него взгляд. Как он мучится! В глазах погас свет беспечности; смотрят они вдаль, подернутые печалью…

Даже спокойствие, каким веет от всего облика матери, не принесло Нико умиротворения. Мать — она тоже ясная, вознесенная над человеческими тревогами, как это небо… А для него нигде нет покоя, нет разгадки!

Он снова спустился во двор. Там уже все стихло, только от костра доносится говор влахов, да в городе где-то поют, протяжно, невесело…

Нико вышел на улицу, добрался до площади, а там уже пустился вниз по склону, по знакомой дороге. Сердце тревожно бьется. Белеет в лунном свете дом Претура, тихий, таинственный. В одном окошке еще мерцает огонек. Нико знает, чье это окошко. Быстрым шагом пересек он долину, бросил камешек на белую крышу — и вот уже визгнула щеколда. В калитке ждет его Катица, облитая волшебным сиянием месяца.

И сразу улетучились все сомнения и терзания! О, любовь — великий врачеватель, чудодейственный бальзам льет она на раны! Как сладко отдохнуть под ее сенью, какой покой, какой мир вливается в сердце!

Они сели на лавочку под стеной; лишь изредка проронят словечко. Заунывная песня все еще доносится из города, но теперь она действует успокоительно, нет уже в душе Нико никакой пустоты, никакой незавершенности. Он сидит, как усталый путник, измученный трудным переходом, наслаждается покоем, воцарившимся в сердце. Все нерешенное, все сомневающееся отошло прочь. А песня там, в городе, — все громче, и вдруг показалось Нико, что в хоре голосов выделяется один — голос, звучавший в его ушах весь вечер, голос, нарушивший его мир…

«Там, с ними — этот», — подумал Нико, и покоя как не бывало; чары рассеялись. Встала перед глазами сцена в погребе, и снова громко заговорили сомнения.

— Знаешь, кто тогда бросался в меня камнями? — неожиданно спросил он.

— Нет, — тихо ответила Катица, изо всех сил стараясь, чтоб не дрожал голос.

— Пашко Бобица с компанией.

«Откуда мог он узнать?» — встревожилась Катица, и будто мороз пробежал у нее по телу.

— И знаешь — почему? — продолжал Нико.

Молчание, но в этом молчании он отлично слышит, как колотится у нее сердце. Ему стало еще тяжелее… Значит, не напрасны его сомнения, дурные предчувствия! Предстоит борьба с Пашко, а он еще и не знает, чья она — та, за которую он собирается бороться… И с неимоверным трудом, словно заставляя себя отвалить огромный валун, он выговаривает:

— Не может тебя забыть. Он еще не потерял надежды. Думает — и ты его не забыла.

— Я?! — Катица хотела рассмеяться, но смех завершился стоном. Перед глазами возникла фигура — стройная, гордая, с поднятой головой и смелым взором — та, что являлась ей когда-то в одиноких мечтах…

— Я ему не удивляюсь. Трудно расставаться с тем, что мы любим и что… было нашим. Правда ли, что ты ему дала слово?

Страшная боль рвет сердце Нико, и все же он спрашивает, он хочет знать правду, ибо надеется, что эта правда его исцелит.

А Катице кажется, что рушится на нее гора, хочет похоронить, засыпать ее…

— Мы дали друг другу слово. Я была молода. А что после сталось, вы лучше меня знаете. И разве я виновата, что отпал он от моего сердца? Сколько я мучилась!

В голосе ее звенят слезы.

— Дорогая, дорогая моя… — Нико гладит ее по голове. — Но он совсем отпал, навсегда?

Вместо ответа Катица прижалась к нему, как бы ища у него защиты.

— Будто я соблазнил тебя богатством, золотом приманил… Какая глупость! Словно любовь можно купить… — Нико говорит скорее для себя, он хочет прогнать сомнение, укрепить свою веру. — Какое подлое подозрение, какая низость! — вскипает он. — Но ты не бойся, любимая, не бойся! Я с ним посчитаюсь. Заставлю забыть тебя!

Катица чует угрозу в этих словах, видит — готовы столкнуться две силы, и одна из них будет сломлена. Судорожно вцепилась она в плечо Нико:

— Ох, не надо, не надо!

— Ты не бойся: с тобой ничего не случится. Ни один волосок не упадет с твоей головы. Но покончить с этим как-то надо. Так не может продолжаться.

— Я буду жить в вечной тревоге! Не трогайте вы его, оставьте с миром! Он злой, ни на что не посмотрит!

Нико не отвечает, глядит в пространство, словно о чем-то раздумывает. А Катица еле жива от страху. Предчувствует — что-то неизбежно случится, быть может, беда — или насмешки… Станут ей косточки перемывать, насмехаться…

Нико ушел по видимости спокойный, без гнева, а Катица побрела в свою каморку со стесненным сердцем. Страшит ее что-то неведомое, огромное… А заснула — явилась ей во сне гордая фигура Пашко, с поднятой головой — и окровавленная. Катица проснулась в холодном поту. Так силен был ее ужас, что не осталось в душе места для мыслей о Нико. И еще раз, под утро, пригрезился ей окровавленный Пашко: стоит перед ней, смотрит на нее своим смелым взглядом, с тем особенным блеском, с каким смотрел когда-то… Хочет Катица прогнать это видение, зовет на помощь своего Нико, но образ Нико бледен, неясен, расплывается во мраке…

Что предпринять? Кто ей поможет?

И подумала Катица, что лучше всего будет рассказать о своей тревоге шьору Зандоме. «Насмешник, правда, и так неприлично смотрит на женщин, но — все же…» Все время возвращалась мысль Катицы к Зандоме. Он все поймет, сразу найдет выход, не станет ни упрекать, ни сердиться, ни ругаться. А что важнее всего — когда надо, он умеет молчать. Ведь для Катицы главное, чтоб разговоры не пошли… И еще — Зандоме с Нико друзья. Нико ценит его слово, а может, послушается его и Пашко, хоть и упрям, как мул…

К Зандоме Катица отправилась прямо с утра. Нашла его в подвале, залепленного виноградным соком, среди влахов. У Зандоме виноград давят на двух прессах: своих виноградников у него немного, зато много ему приносят люди в счет долга. Здесь тоже целыми вереницами тянутся влашки с ушатами на голове, только все они — молодые и пригожие. «Платить-то все равно им надо, — считает Зандоме, — так лучше я заплачу красивой, чем безобразной; таков уж мой обычай!»

— А, Претурша! — приятно удивленный, вскричал Зандоме. — С чем пришла, звезда востока?