Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Молодой парень, сын одного из арендаторов дона Робустьяно, исполнявший во время подобных путешествий обязанности пажа и стремянного, за день до отъезда обычно чистил пучком соломы плотно свалявшуюся шерсть коня, который вынужден был разыскивать себе пропитание где и как придется (о чем мы уже упоминали) и являл собою весьма жалкий вид, ибо за время скитаний успевал изрядно вываляться в уличной грязи и пыли.

В день отъезда дон Робустьяно вставал с рассветом; ввиду исключительности события он давал меру маиса одру, затем принимался седлать его, прилаживая куда полагается дорожные сумки и плащ, клал около кормушки исправную уздечку; и пока смирный конь лакомился рассыпанным на дне кормушки зерном, сеньор тщательно и не спеша облачался в парадное платье, о котором мы уже упоминали, и съедал вареное яйцо; между тем стремянный, уже в накинутой на плечи куртке и в своем лучшем костюме, расправлялся на кухне с завтраком. Наконец оба выходили во двор. Здесь они взнуздывали коня; дон Робустьяно для проверки разок-другой тянул за подпругу, потом, нацепив на правый сапог шпору, трижды крестился и, перед тем как сесть верхом, говорил пажу:

— Смотри не забудь делать все, что полагается. Особенно когда приедем на место. Там, как ты знаешь, сразу же шляпу долой, одной рукой берешься за стремя, другой за недоуздок. Я хоть и стар, но еще достаточно ловок; однако если у нас не будет согласованных, слаженных движений, то может случиться, что я не слезу, а свалюсь с седла. Что за печальная картина, если человек моего возраста и положения вдруг скатится под ноги собственной лошади! Кроме того, держись на почтительном расстоянии… ну и прочее, о чем я говорил тебе уже тысячу раз.

И действительно, уже много раз говорилось о том, что на безлюдных уличках или горных тропах слуга может еще, куда ни шло, вставить словцо или решиться на какое-нибудь замечание без особых при этом церемоний, но боже сохрани, если он позволит себе что-либо подобное, пренебрегая правилами этикета, у городской заставы или на многолюдных проезжих дорогах. Только в случае крайней нужды ему дозволялось обратиться к своему господину на людях и то, конечно, при непременном условии почтительного величания его сеньором доном, — словом, при строжайшем соблюдении правил, одобренных его знаменитым земляком, славным доном Пелайо, Инфансоном де ла Вега [142] Дон Пелайо, Инфансон де ла Вега — астурийский король, в битве при Ковадонге (718 г.) остановивший дальнейшее продвижение мавров на север Пиренейского полуострова. .

А как великолепно держался в седле дон Робустьяно!

Горделиво подбоченившись правой рукой, он в левой, на уровне груди, держит поводья; брови подняты, губы плотно сжаты; полное безразличие ко всему, что происходит вокруг, — все внимание занято только тем, чтобы отвечать на приветствия прохожих. Так он и ехал: глубоко, почти по пояс утонувший в седле между свернутым плащом на передней луке и дорожными сумками сзади. Время от времени он хмурил брови и вперял свой взор в негнущуюся шею лошади, делая вид, что обеспокоен ее горячностью, будто она и впрямь была способна проявить какую-либо резвость.

На расстоянии вытянутой руки от стремени, с левой стороны, шествовал слуга с курткой и хозяйским зонтом на плече, стараясь приноровиться к неспешному и размеренному ходу одра.

Иногда они делали привалы -в тени какого-нибудь каштана, и парень спешил пропустить глоток-другой… воды из ближайшего родника. Наконец они прибывали к намеченной цели, откуда обязательно надлежало добраться домой раньше, чем зайдет солнце, ибо владетельный сеньор, и по причине знатности своей и в силу своего характера, не решался путешествовать ночью безоружный, в сопровождении лишь подростка-пажа.

Возвращаться домой с туго набитыми дорожными сумками было непременным правилом всех людей, равных ему по высокому происхождению.

Дон Робустьяно набивал сумки листьями салата-латука или иной зеленью такого же рода, которая и обходилась дешево, и сумку раздувала изрядно.

Пространные его рассказы о совершенном путешествии длились несколько дней кряду.

— По дороге встретил одного франта, — начинал дон Робустьяно, обращаясь к дочери. — Он странно и пристально на меня взглянул. Вероятно, знает меня. А важные особы, повстречавшиеся мне в пути, даже голову из экипажа высунули, чтобы получше меня рассмотреть. Кажется, я знаком с дамой, что проехала мимо меня верхом на лошади. Издали мне показалось, что дом известного в округе сеньора весьма запущен. Из нас семи, сидевших за круглым столом, трое наверняка были титулованными особами; один из них очень любезно передал мне жаркое. Остальные показались мне людишками так себе. Представь себе, теперь носят такого покроя сюртуки, что люди в них похожи на кукол; маркиз, мой сосед справа, тоже надел модный сюртук. В соседнем селении воздвигают дворец; я было подумал, что его строят для знатной семьи, но оказалось, его сооружает для себя — ты только вообрази! — простой откупщик.

Если путешествие совершалось в Сантандер, то последующие комментарии, хотя и носили тот же характер, отличались большими подробностями, и дон Робустьяно никогда не забывал упомянуть о том, что благодаря его искусству лошадь промчалась галопом по одной из главных улиц, отчего вся знать, которая в это время прогуливалась, обратила на него внимание, и немало важных персон приветствовали его, в том числе и некий господин, опиравшийся на жезл с кисточками, — не иначе как высокое должностное лицо.

Я полагаю, что читатель, ознакомившись со всем, что здесь изложено, получил все необходимые сведения о преславном доне Робустьяно. Поэтому я охотно опускаю множество других подробностей, которые могли бы дополнить картину.

Итак, наш герой, которого я вам представил, был вполне доволен своим положением.

Я хочу это подчеркнуть на тот случай, если мелкие подробности, рассказанные мною, вызовут у иных читателей сомнение в этом факте, который, замечу мимоходом, не должен поражать тех, кто уделил необходимое внимание нравственным устоям знатного сеньора.

«Революции, грубый материализм нашей эпохи» [143] Подлинные слова дона Робустьяно. ( Прим. автора ). , уничтожив права и привилегии, которые способствовали пополнению кошельков и житниц его предков, вымели начисто пыль фамильных пергаментов, — вот уже сто лет, как за них никто не дает и полушки. Вся надежда на поддержание прежнего величия заключалась в жалких доходах с оскудевшего майората, которому на полях наносили ущерб сорняки и головня, а дома — ржавчина и тлен.

Но тщеславие его пока еще не страдало, он не унижался еще перед мужланами , выпрашивая у них кусок хлеба, чтобы утолить голод; и родословное древо, почитаемое семьей, оставалось девственно чистым, без посторонних черенков и прививок, революционный молот еще не осквернил его славных гербов. Словом, дон Робустьяно сохранил в чистоте свой род, у него были пища и кров. Украшенный гербами дом укрывал его от стужи зимой и давал прохладу летом. Другими словами, у него было все, чего мог желать до нынешним временам высокородный бедняк, обладавший своеобразным характером и причудами, которыми он в высшей степени гордился.