Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Вероника вошла и поклонилась Торибьо. При этом она покраснела, пожалуй, еще сильнее, чем во время объяснения Антона в любви. Дон Робустьяно, кусая губы и взволнованно теребя полы сюртука, кружил по узенькой каморке.

— Донья Вероника, — произнес Масоркас, — я знаю, что вам известны желания моего сына. Знаю я также и то, что Антон вас, обожает пуще прежнего. А ведь уже в прошлое воскресенье он был влюблен в вас по уши! Принимая это во внимание, я имел честь просить у сеньора дона Робустьяно вашей руки для моего сына. Несчастье, как вы помните, стало причиной того, что моя просьба осталась без ответа. Но сейчас все изменилось, благодарение богу, и ваш почтенный батюшка ответил мне, что исход дела зависит от вашего желания. Не так ли, дон Робустьяно?

— Да, — буркнул себе под нос старый сеньор и отвернулся.

Узнав о решительной перемене в намерениях отца, Вероника удивилась едва ли не больше, чем за несколько минут до этого Торибьо.

— Итак, слово за вами, — прибавил Торибьо, подойдя к оробевшей девушке.

Но Вероника онемела. Крепко сжав руки и закусив губу, она переступила с ноги на ногу и… не произнесла ни слова. Тщетно Кривоножка подбадривал ее восклицаниями. Лишь спустя. несколько минут, запинаясь и следя украдкой за отцом, она пролепетала:

— Если батюшке будет угодно…

Вместо ответа идальго прорычал что-то нечленораздельное и зашагал по комнате быстрее прежнего.

— Вот видите, он согласен! — закричал Торибьо, истолковав в свою пользу рычание соседа.

— Тогда и я… тоже согласна, — ответила Вероника, покрывшись испариной от стыда и смущения.

Услышав это, дон Робустьяно взревел, точно пантера, но тут же взял себя в руки.

— Эге! — воскликнул сияющий от радости Торибьо. — Значит, и это дельце сделано. Бегу, бегу домой обрадовать этого дуралея Антона! Он ждет ответа, как манны небесной… Впрочем, раньше надо покончить со счетами. Ремонт дома не терпит отлагательств, завтра же примусь за дело. Вам нельзя здесь оставаться, ведь тут подымется такая суета… Раз уж мы с вами пород…

— Еще нет! — воскликнул уязвленный дон Робустьяно, переживая муки ада.

— Я хотел сказать, — возразил Масоркас, — что мы вскоре породнимся с вами, и поэтому я рассчитываю, что вы согласитесь перебраться ко мне.

— Прилично ли? — проворчал дон Робустьяно. — Как тебе кажется? После того как вы уладили с ней это дело , — ей оказаться там…

— Ну что ж, можно и по-иному, — заметил Кривоножка. — Мы справим свадьбу еще до того, как здесь начнется столпотворение… Не правда ли, донья Вероника? Разве не так, дон Робустьяно?

Да простят мне, если я скажу, что девушка охотно согласилась на это. А от дона Робустьяно нельзя было добиться ни слова. Он молчал точно рыба, — нет, вернее сказать — точно волк, попавший в западню.

Но Кривоножка умел как нельзя лучше разгадывать смысл. междометий и рычания дона Робустьяно, толкуя их по собственному вкусу. Поэтому он объявил, что его предложение одобрено, и от имени собеседников условился, что переселение состоится, как только будут улажены все необходимые формальности,

— Еще один вопрос, — добавил он. — Вам, сеньор дон Робустьяно, трудно будет разобраться в той мешанине, которая заварится здесь, едва начнутся работа. С вашего позволения, я взял бы все на себя.

— Этого только не хватало! — воскликнул дон Робустьяно: он с горечью подумал о том, что уже потерял право распоряжаться даже в стенах своего дома.

— Верно, вы меня не поняли, — сказал Торибьо, проникнув в смысл восклицания дона Робустьяно. — Вы получите сумму, какую пожелаете, и сами будете давать указания, оплачивать рабочих и материалы — словом, распоряжаться, как вам заблагорассудится. На себя же я хотел взять обязанности, так сказать, управляющего. Сами понимаете, рабочий люд я лучше знаю, чем вы, и мигом сумею взять их в ежовые рукавицы. Все только затем, дон Робустьяно, чтобы дело шло побыстрее и чтобы нам не подсунули вместо зайца ободранную кошку. К тому же этот дом можно было бы лучше оборудовать: стоит только немножко подправить его… скажем, как я себе это представляю…

Дон Робустьяно нашел, что предложение Торибьо не лишено смысла; и поскольку из всех унижений, выпавших на его долю, это было наименьшим, он уступил без дальнейших возражений.

Кривоножка распрощался и поспешил домой сообщить Антону приятную новость.

Вероника была вне себя от радости, еще не смея до конца поверить неожиданно выпавшему ей счастью.

А перед взором дона Робустьяно встали тени его разгневанных предков и в ушах раздавались их проклятья. «О, Иуда идальго! — казалось, вопили они. — Куда растратил ты блеск и достоинство рода?» Это кошмарное видение терзало его; обливаясь холодным потом, он лихорадочно вышагивал по беседке из угла в угол. Наконец возбужденное состояние сменилось полным упадком сил; в изнеможении опустился он в кресло, украшенное гербом, и из глубины исстрадавшейся души обратил молитву к небесам:

— Боже праведный! Если я навлек на себя твой гнев, сделай так, чтобы весь позор пал на этот проклятый век, повергший меня в нужду, а не на мой славный род и не на меня, ибо я изнемогаю под бременем злой судьбы!

Не прошло и двух недель после описанных выше потрясений, а село, в котором они произошли, стало ареной новых, совсем иных событий.

Двери и окна дома Кривоножки украсились гирляндами из роз и тимьяна; шесть лучших во всей округе стряпух, завладев курятником, кладовой и кухней, ощипывали кур, с шумным усердием хозяйничали в кладовой, жарили, и парили на кухне, раздувая огонь в очаге так, что он весь пылал и, подобно вулкану, выбрасывал снопы искр из дымохода; а от вкусных запахов у соседей слюнки текли. Во дворе еще несколько поварих, не менее искусных, жарили полдюжины телят, разрубленных на огромные куски. Посреди двора спешно сооружался фонтан для вина, а в другом конце устанавливали куканью [151] Куканья — мачта с подвешенными наверху призами. . Повсюду, где возможно, прилаживали ракеты для фейерверка. По уличкам шагали четверо волынщиков, усердно пытаясь извлечь из хриплых инструментов самые веселые мотивы. Гремели колокола. Молодые парни из местных богатых семейств на радостях вопили так, что небо, дрожало; девушки украшали бубны лентами и колокольчиками; пономарь застилал чистыми выглаженными покрывалами главный алтарь; а школьный учитель грыз ногти в бесплодных поисках рифмы, которой ему недоставало, чтобы завершить эпиталаму.

Торибьо Масоркас, сверкая золотом украшений и лаком башмаков, сновал из кухни во двор, со двора в погреб, из погреба к фонтанчику с вином, от фонтанчика к балкону; здесь отдаст распоряжение, тут влепит затрещину, там походя ущипнет поваренка, — и повсюду вокруг него звенел смех и всё ходило ходуном.