Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Приходский священник, с которым когда-то беседовал Сальдуа, уже умер, но место его заняли другие — в священниках никогда не бывает недостатка. И каждый раз, как дону Фермину случалось увидеть сутану, он невольно вспоминал тот памятный разговор. Седины подсказывали ему теперь — ему, не потерявшему за всю свою жизнь ни реала, — что пора наконец позаботиться о спасении души, дабы действительно ничего не потерять. Вот это он и называл еще одной сделкой .

Он отнюдь не считал себя греховнее сотен других банкиров и ростовщиков. Разумеется, он обманывал, но обманывал в открытую, не таясь. Вовсе же без обмана, по его мнению, не могли бы существовать ни торговля, ни игра на бирже. Во всякой, сделке, чтобы одна сторона выиграла, другая должна потерять. На этом держится мир, а если вести дело без корысти, как игру в шашки, то миру неизбежно придет конец. Впрочем, дон Фермин не собирался доказывать свою невиновность. Как в деловых расчетах он никогда не поддавался иллюзиям, так и в другой сделке он обойдется без них.

«Бога не обманешь, — говорил он себе, — сейчас не оправдываться надо, а подумать, как горю помочь. Всем, кто оставил шерстку в моих когтях, мне ее не вернусь. Мало ли я учел векселей! Мало ли ссудил под проценты! Всего и не упомнишь. Не идти же мне по белу свету на розыски потерпевших. Да у меня больше денег уйдет на разъезды и поиски, чем я им должен! К счастью, на небе есть бог — всеобщий кредитор. Ему все обязаны и жизнью и имуществом. Заплатив богу, я переведу на его счет все, что с меня причитается его должникам, а для большего удобства прибегну к услугам его земного банкира — церкви. Великолепно! Рассчитался — и ступай! Дело сделано».

Сальдуа отлично понимал, что наилучшая приманка для церкви и ее служителей — богатство. Не то чтобы священники по преимуществу были друзьями сильных мира сего и приверженцами изобилия и роскоши… Но раз в обязанности духовенства входит просить милостыню для бедных и собирать пожертвования на дела благочестия, так не искать же денег там, где их заведомо нет, и не скитаться же по свету, вынюхивая, где пахнет жареным. Надо, чтобы богатство было видно издалека и чтобы желание жертвовать сразу бросалось в глаза. Вот почему стоило Сальдуа лишь захотеть, как дворец его наполнился служителями церкви, а вскоре появилась часовня. И странное дело! Как только дон Фермин отворил врата благочестию, — все его богатство вдруг как бы запахло ладаном. Ковры, чеканное серебро и золото, яшма, мраморные статуи — вся роскошная обстановка его дворца словно превратилась в пышное убранство, которое с гордостью выставляется напоказ в соборах Толедо, Севильи или Кордовы.

Щедрые пожертвования в пользу бедных, казавшиеся еще обильнее благодаря умелому их распределению, учреждение духовных училищ, приютов для раскаявшихся грешниц, монастырей и других богоугодных заведений — все это и еще многое другое в том же духе, как из волшебного неиссякаемого источника, полилось из недр сказочного капитала Сальдуа.

Но одним земным имуществом с богом не расплатишься: надо было приложить и личное усердие. И дон Фермин, с каждым днем все ближе принимавший к сердцу дело своего спасения, прибегнул наконец к обрядам; под руководством своего духовника и наставника в делах веры дона Мамерто, каноника местного собора, он постепенно обращался в набожного католика, в раба пресвятой девы Марии, в члена братства Сердца Иисусова и прочая и прочая… Он постился, причащался святых даров, избегал, того, что ему не разрешали, верил, во что ему приказывали верить, ненавидел то, что следовало ненавидеть, и стал наконец самым смиренным и послушным агнцем во всей епархии. Каноник дон Мамерто, человек, не лишенный остроумия, про себя называл эту покорную божью овечку с огромным состоянием не иначе как «Золотое руно».

Всякий коммерсант знает, что без профессиональной честности, без верности своему слову никакая торговля невозможна. Где нет доверия, нет и кредита, а без кредита не бывает и сделок. Ради собственной выгоды торговец должен вести дела безупречно. Прибыль, барыш с его необходимым обманом — одно, а мошенничество — совсем другой.

Так считал Сальдуа, который в значительной степени был обязан своими быстрыми успехами именно этой формальной честности, этой серьезности и положительности в делах наживы. Так же отнесся он и к другой сделке . Думать, что он лицемерил и был циничным скептиком, значило бы не понимать самой сути его характера. Нет, он вполне чистосердечно ударился в благочестие. Сознавая всю тяжесть своих грехов, он лишь потому ограничился раскаянием в них, что понимал с присущей ему широтой ума всю неуместность большего. Как шелка нейдут кающейся Магдалине, так не пристало дону Фермину Сальдуа сокрушаться, бия себя в грудь, ибо это было ему несвойственно от природы. Он стал набожным из страха перед божьей карой, он боялся потерять душу, однако страх этот был непритворен. Слепая безграничная вера, которой требует от спасающегося грешника католическая церковь, далась ему без колебаний и без малейшего усилия. Он не понимал тех, кто терзается сомнениями и обрекает себя на муки ада за недостаток веры. Сам он верил во все и в чрезмерном усердии, свойственном людям его толка, дошел наконец до скрытого фетишизма и явного суеверия.

Итак, Сальдуа делал все что мог для спасения своей души, а дворец его стал общепризнанным центром благочестия, где вечно толпились служители церкви и вершились религиозные дела всей провинции. Не будь это кощунством, я назвал бы роскошный дворец Сальдуа биржей духовных сделок.

Но, к счастью, когда состояние дона Фермина стало заметно уменьшаться, ибо столь пылкая и усердная набожность урвала не один лакомый кусок от его капитала, дьявол — или кто бы он ни был — наслал на знаменитого банкира сон, настоящее бесовское наваждение.

Сальдуа приснилось, что настал его последний час. Он умирал, ничто уже не могло спасти беднягу, и дон Мамерто не отходил от его изголовья.

— Мужайтесь, дон Фермин, — говорил он, — мужайтесь! Настал час пожинать плоды содеянного. Вы умираете, это правда, ну и что же? Посмотрите-ка на эту бумажку. Знаете ли вы, что это такое? — и дон Мамерто развернул перед глазами умирающего какой-то длинный и узкий листок.

— Это… это, кажется, вексель…

— Ну конечно же! Я доверитель, выдавший его, а вы получатель. Вы вручили мне, то есть церкви, — на бедных, на больницы, на поминовение души, — некую сумму.

— Немалый куш!

— Совершенно справедливо! Мне, как вы знаете, дано право отпускать грехи, а фонды мои находятся на небе, вот я и дал приказ уплатить этот долг вашей душе в звонкой монете божьей милости и вечного спасения. Мы похороним вас с этим векселем на груди, по загробной почте ваша душа получит его и предъявит святому Петру, чтобы, минуя чистилище, без дальних проволочек обрести местечко в раю и вечное блаженство.