Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Прошло немного лет, и самозванный дон Виктор стал майором. Новоиспеченный майор всем умел пустить пыль в глаза своим хвастовством, самоуверенным тоном и жизнью на широкую ногу. Полагал ли убийца, что, заслужив уважение общества, он тем самым искупил свое преступление? Тешил ли он себя надеждой, что высокое положение поможет ему закрыть темный кровавый тайник, из которого он украл золото, ставшее основой его неожиданного благополучия? Не думал ли Хуан Луис, что, присвоив чужое имя, он возродится, подобно фениксу, а тягчайшая вина его умрет вместе с прежним именем, от которого он отрекся? Была ли у него совесть? Мучило ли его порой раскаяние? Не терзался ли он страхом, что наступит день и откроется содеянное? Мы ничего не можем указать: сокровенные тайны злодейства доступны и понятны одним лишь злодеям.

Но мы полагаем, что на свете существуют люди, чья совесть спокойно спит до той поры, пока страх не разбудит ее, не вырвет из оцепенения. Если же человек не знает страха, если он уверен, что правда не раскроется и ему не грозит суровый человеческий приговор, если в душе его нет благочестия и веры в божественное правосудие — совесть молчит, погруженная в глубокий мертвый сон. Но наступает час, когда милосердный бог внезапно пробуждает ее ото сна. Один из таких случаев — близость смерти. Этот час пришел и для дона Виктора Герра: вражеская пуля пронзила ему грудь на поле битвы в равнине Юнина; его подобрали и принесли домой.

После первой перевязки хирург велел послать за капелланом, чтобы тот поспешил оказать духовную помощь умирающему.

Капеллан не замедлил явиться; друзья и товарищи по полку, пришедшие навестить раненого, удалились в соседнюю комнату, оставив священника наедине с умирающим.

Спустя полчаса капеллан вышел. Лицо его, искаженное гримасой страдания, было мертвенно-бледно; невероятным усилием воли он пытался подавить охватившую его дрожь, но зубы предательски стучали о край стакана, когда ему подали воды.

— Пустяки, небольшое головокружение, — отвечал он на вопросы окружающих. — В комнате очень душно, а я еще с утра чувствовал себя неважно. Право, сеньоры, не беспокоитесь, все пройдет на свежем воздухе. Поспешите к больному; мне кажется, ему стало лучше.

Действительно, больной погрузился в спокойный, освежающий сон.

Что же привело всегда невозмутимого священника в такое состояние духа? Читатель, знакомый с прошлым Герра, конечно догадался. Служитель церкви именем божьим отпустил грехи раскаявшемуся убийце корчмаря!

Выйдя из дома, капеллан неверной поступью направился к церкви, там он распростерся ниц и пробыл в таком положении несколько часов; когда же он вышел из храма, лицо его приняло прежнюю ясность, а голос звучал спокойно и доброжелательно.

В общении с богом долг священнослужителя одержал верх над земными страстями; дух восторжествовал над плотью. В душе его снова воцарился мир, но бренное тело не вынесло испытания: вернувшись домой, он потерял сознание, у него открылась горячка. Героическое усилие духа сломило плоть. Люди, охваченные религиозным пылом и увлеченные возвышенной идеей нравственного совершенства, утверждают, что земные невзгоды и бедствия ниспосылаются нам по великой милости божией. Эта истина ежедневно подтверждается на наших глазах; но современные мыслители и философы относят ее к небылицам минувших времен.

Тяжелое ранение, которое привело дона Виктора Герра на край могилы, было толчком, разбудившим его уснувшую совесть. Если бы преступник умер в тот миг, когда его душа, омытая слезами раскаяния и отпущением грехов, очистилась от скверны, он был бы спасен. Если бы он остался в живых и на него обрушились бы новые несчастья, быть может он до конца дней не свернул бы со стези добродетели и покаяния. Но все вышло по-иному! Едва наш герой стал поправляться, как кругом загремел хор льстивых похвал его новому подвигу на поле брани; тщеславные надежды стали раздувать его ненасытное честолюбие; перед взором майора сверкнули три вожделенных полковничьих галуна — и все его помыслы сосредоточились на земной славе. Смолкли, растаяли, как дым, угрызения совести и благие намерения. Закрыв лик, добрые ангелы покинули его изголовье.

Спустя некоторое время командир полка был произведен в генералы. Собираясь с семьей вернуться в Испанию, он убедил Виктора Герра, ставшего к тому времени уже полковником, вместе с ним покинуть Америку. Упоенный тем, что все его заветные желания сбывались, новоиспеченный полковник лелеял мечту достичь вершины счастья — жениться на генеральской дочери. Кроме прекрасной внешности и отличного воспитания, невеста обладала еще двумя весьма ценными качествами: знатным происхождением по отцу и перспективой стать богатой наследницей после смерти матери. В своем безудержном тщеславии дон Виктор Герра успокаивал себя размышлениями, что прошлое навсегда погребено и не может воскреснуть. «Со дня отъезда из Испании, — говорил он себе, — прошло десять лет; кто в блестящем полковнике узнает Хуана Луиса по прозвищу Головорез, цирюльника, прозябавшего в одном из кварталов Хереса? Что же касается убийства бедняги корчмаря, одинокого, незаметного человека, то едва ли о нем еще вспоминают в городе».

Генерал звал с собой в Европу также и капеллана, но тот, узнав, что генерала сопровождает полковник, нашел подходящую отговорку и отказался от поездки, решив на некоторое время остаться в Америке.

Путешественники благополучно пересекли океан и прибыли в Бордо, затем в Марсель и наконец в Малагу, родной город генерала.

Только тогда посмел самозванный дон Виктор просить у генерала руки его дочери; притворяясь, будто боготворит ее, он сумел внушить любовь молодой девушке. Человек без сердца, он не способен был любить и преследовал лишь две цели в своей беспокойной, мятежной жизни: завоевать полное случайностей будущее и скрыть преступное и страшное прошлое; охваченный этим стремлением, он не замечал, что на земле растут благоухающие цветы, а в сердце распускаются нежные чувства. Но дон Виктор убеждал себя, что безгранично любит невесту, и нельзя сказать, чтобы он полностью лгал самому себе. Среди женщин, как и среди мужчин, есть честолюбицы, которые ценят в объекте любви не человека, а его положение, блеск и выгоды, которые им может доставить любимое существо, — так неудовлетворенное тщеславие смешивают они с сердечной привязанностью. Мы знакомы с другой подобной драмой и, может быть, расскажем о ней при случае.

Несмотря на искреннее расположение к полковнику, его сватовство не обрадовало генерала: дочь могла рассчитывать на более блестящую партию. Но слезы дочери и заступничество матери одержали верх над его колебаниями.