Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Некоторое время спустя в испанских газетах появилось письмо миссионера, сообщавшего о мученической смерти отца Гаспара Камас. Дядюшка Бернардо узнал от генерала оба известия.

— Да, — сказал он, — каждый из них умер так, как жил: один — как святой мученик; другой — как разбойник. Бог да вознаградит святого и да простит прегрешения убийце.

— Бернардо, — откликнулся генерал, — мне отрадно слышать, что ты наконец прощаешь тому, кого ты так ненавидел и преследовал.

— Сеньор, перед лицом смерти смолкает злоба. Доброму христианину следует лишь молиться за усопших.

Жил-был король, а в каком королевстве — не знаю, оттого что история, сдается мне, так устала от вопросов и ответов, что я не посмел ее об этом спросить. Известно одно, что жил он в незапамятные времена, звали его Перико [9] Перико — простак ( исп. ). , а женат он был на Мари-Кастанье; [10] Мари-Кастанья — персонаж испанской народной сказки. всю свою жизнь он тратил на размышления о том, как бы ему ухитриться выбрать хороших министров, и всякий раз, видя, что это ему опять не удалось, приговаривал: «Ну, теперь-то уж я, наверно, лопну от злости!»

Королева Мари-Кастанья была превосходной поварихой, но совсем равнодушно относилась к политике. А в те времена кухня и политика еще не были связаны друг с другом, — ведь население этой страны, по своему невежеству, не могло понять простой вещи; хочешь подкрепить сердце, подкрепляй его соседа — желудок; хочешь разжечь поярче пламя патриотизма, плесни в него каплю спиртного.

Король Перико не хотел мириться с безразличием жены к политическим вопросам, и между их величествами нередко происходили ссоры такого рода:

— Надоело мне все! Сыт по горло!

— А мне казалось, ты доволен.

— Нет! Провинился, так и отвечай! Не я же за него буду расхлебывать!

— Как? Ты хочешь отдать другому суп, с которым я столько возилась?

— Да нет, жена, я ведь совсем о другой похлебке говорю.

— Вот болван-то, прости господи! Откуда я тебе другую возьму? Такая дороговизна на рынке, не знаешь, за что и хвататься!

— Ты опять за свое! С твоей дурацкой страстью к кухне ты меня, пожалуй, оставишь на бобах…

— А разве я плохие бобы приготовила к завтраку? Ни один король на свете таких не едал!

— Ну, раскудахталась курица!

— Только посмей сказать, что я курицу не дожарила.

— Жена, замолчи, во мне все кипит…

— Ах, вот что! Ты, значит, намекаешь, что соус кипит, а я недосмотрела? Много ты понимаешь!

— Да совсем не то! С тобой не договоришься! Лучше уж я уйду, пока не лопнул от злости.

И перебранка кончалась тем, что король уходил к себе заниматься государственными делами, а королева шла на кухню взглянуть, не подгорело ли жаркое.

Эти стычки доставляли королю Перико немало горьких минут. Однажды утром ему показалось, что он вот-вот лопнет, так его раздуло от злости, и он решил строжайшим образом запретить жене возиться на кухне; но неожиданное происшествие изменило его намерение, доказав тем самым, что его злость еще не дошла до предела.

Король редко выходил из дворца, ну а королева, та каждое утро бегала на рынок, — ей-то и попадали в руки все послания, адресованные их величествам. И вот как-то поутру, когда она торговалась в рыбной лавке из-за четверти реала, к ней подошел смиренный бедняк, почтительно подал записку и бросился бежать.

Записка гласила:

«Сеньор!

Пишет вам верный подданный вашего величества, ныне лишившийся работы по милости коварных советников вашего величества, отнявших у бедняка кормушку, чтобы отдать ее ослу, который приходится родственником одному из них. А посему не могу утаить от вашего величества, что бесчестные ваши министры замесили тесто и собираются вскоре приступить к дележу пирога; больше ничего добавить не могу; кому надо, поймет и так».

— Какая дерзость! Какая наглость! Какая подлость! — воскликнула королева вне себя от гнева, когда прочитала эту записку. — Здесь, во дворце, кто-то смеет печь пироги, зная, что это только мое дело! Здесь, во дворце, кто-то собирается соперничать со мной на моем славном поприще! Король узнает об этом немедленно, и несдобровать ему, если он окажется такой тряпкой, что не повесит изменников в тот же миг!

И королева бросилась в покои, с каждым шагом приходя все в большую ярость.

— Перико! — закричала она мужу. — Прочитай, прочитай эту записку и посмотри, что затеяли твои коварные советники. Повесь их сейчас же без малейшей жалости, а то я тебе в один прекрасный день насыплю в суп отравы вместо соли!

Король Перико догадался, что пирог, о котором говорилось в записке, далеко не так съедобен, как думалось королеве, и принялся расследовать дело со всей осторожностью и мудростью, которые требуются в делах государственных. На следствии дознались, что пирог, который собирались делить министры, был ни больше ни меньше как королевский трон. Изменников схватили и приговорили к смертной казни. Отчаявшись в милости короля, который впервые в жизни и впрямь едва не лопнул от злости, они обратились к королеве. Когда Мари-Кастанья узнала, что пирог, замешанный министрами, был отнюдь не из того теста, из которого пекла она свои знаменитые пироги, она вступилась за них перед своим августейшим супругом, да с таким рвением, что он наконец уступил.

— Ладно, — сказал он жене, — раз ты так просишь, я сохраню им жизнь и удовольствуюсь тем, что вышлю их из королевства. Должен сознаться, что в пирогах ты действительно знаешь толк!

От такой похвалы королеву всю так и раздуло от гордости, — вот откуда повелась эта хитроумная выдумка — кринолин.

«Подумать только! — рассуждал про себя король Перико. — Пристрастие моей жены к кухне, черт побери, избавило меня от беды! Если бы моя жена не страдала этим помешательством, она бы попросту завернула рыбу в послание, и я бы не узнал, что готовят мне эти бездельники. Видно, бог ничего не делает без задней мысли. Пусть же моя августейшая супруга предается страсти, ниспосланной ей самим господом. Но как же сделать, тысяча чертей, чтобы избавиться от всех мерзавцев, которые меня окружают? Выходит, что дурные портят хороших, и если дальше так пойдет — все перепортятся, и у меня через несколько лет не останется ни одного честного слуги. Конечно, я сам виноват, раз я такой простофиля, но все-таки я когда-нибудь возьму и лопну от злости, дьявол меня побери!»

Недовольство короля Перико своими дурными слугами все росло; росла и страсть королевы Мари-Кастаньи к кулинарному искусству. Король, случалось, посылал эту страсть ко всем чертям, во вскоре примирялся с ней, вспоминая приключенье с пирогом и думая, что если уж бог послал королеве такую привязанность, то, видно, он знал, что делал.