Хуан Валера - Испанские повести рассказы

В то же утро взял Ангел ореховую дубинку и задал жене и детям хорошую трепку за то, что они разленились и не хотели ему помогать. И с тех пор Ангелу больше не приходилось одному обрабатывать землю и ходить к обедне в черных штанах, зашитых белыми нитками.

Нелегко вам будет сейчас, в зимнюю пору, перенестись, хотя бы мысленно, в город Бургос, покинув благодатный климат Бискайской долины, где зреют апельсины и лимоны: ведь в Бургосе так холодно, что когда термометр Реомюра стоит на нуле, люди восклицают: «Э, да у вас сегодня совсем весна!» Но ничего не поделаешь, придется нам все же перевестись туда, если мы хотим послушать знаменитого Златоуста, который собирается читать проповедь в том самом бургосском соборе, для восхваления которого ни у кого не хватает слов.

Неужели вы не знаете, кто такой Златоуст? Да ведь его все знают, в церкви только и слышишь, как женщины восклицают: «Господи, вот златоуст-то!»

Не знаю, много ли на свете златоустов, или один-единственный, — во всяком случае, тот, о котором я собираюсь рассказать, был доминиканским монахом и до того прославился своим красноречием по всей Кастилии, что, когда он где-нибудь собирался произносить проповедь, не было такого селенья от Толедского хребта до Кантабрийских гор и Пиренеев, откуда бы люди не сбегались, чтобы его послушать.

Добрый, богобоязненный, благородный, горделивый, исторический, величественный город Бургос был в страшном волнении от известия, что знаменитый Златоуст собирается произнести проповедь в святом бургосском храме; со всех концов Старой Кастилии люди стекались, как на паломничество, в прославленную caput Castellae [13] Столицу Кастилии ( лат. ). , несмотря на то что в ней, как всегда, было так холодно, что только держись!

Не нужны были бы Бургосу ни губернаторский дворец, ни суд, ни тюрьма, ни институт, ни семинария, ни педагогическое училище, ни черт, ни дьявол, если бы знаменитый Златоуст избрал этот город своей резиденцией и выступал хоть раз в неделю с хорошей проповедью.

Но оставим эти рассуждения и перейдем к сути дела. А суть заключается в том, что наступил, наконец, великий день — день, когда знаменитому Златоусту предстояло изливать потоки своего красноречия в бургосском соборе. Не хватило бы и двадцати таких храмов (а он, как известно, не из захудалых), чтобы вместить толпу, которая теснилась, толкалась, протискивалась вперед и дралась у входа, чтобы послушать удивительного проповедника.

Храм был так переполнен, что у звонаря от страха дрожали коленки, когда он лез наверх звонить в колокол, — того и гляди разнесут стены.

Наконец сеньор архиепископ уселся в свое кресло, и у всех от удовольствия вырвалось «ах!», когда на амвоне появился прославленный Златоуст.

Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы привести здесь полностью проповедь знаменитого Златоуста; лучше уж я передам ее краткое содержание — или резюме, как говорят любители французского, языка. Сообщив сперва о намерении описать с помощью божией адские муки грешников, за которых он молит всевышнего, проповедник приступил к делу и сказал то, что я изложу в нескольких словах:

— Любезные мои слушатели: муки ада таковы, что слабое представление о них доступно разве только порядочному человеку, запутавшемуся в судебной тяжбе; честному бедняку, женившемуся на богатой дуре; старостам тех селений, где выборы посеяли раздор и распрю; людям, которые в Испании занимаются литературой и искусством; подданным, чьи правители до тех пор строили козни, пока не ухватились сами за кормило власти; и наконец — всем испанцам.

При этих словах паства, состоявшая целиком из испанцев, содрогнулась от ужаса, и проповедник продолжал;

— Вы знаете, любезные мои слушатели, что в Бургосе стоит такой холод, что чертям тошно. Но этот холод просто, сладкий пряник по сравнению с тем, что царит в аду.

Сеньор архиепископ так и подпрыгнул в своем кресле, а слушатели завыли от страха, услыхав, что в аду еще холоднее, чем к Бургосе.

— Поглядите, — продолжал проповедник, — на те ледяные сосульки, что свисают с водосточных желобов святого храма! Так вот, в аду у вас даже над кроватями будет висеть целый полог из таких сосулек!

Сеньор архиепископ бросил на Златоуста такой взгляд, словно собирался проглотить его живьем, а паства, воздев очи к небу, молила господа о милосердии.

— Да, любезные мои слушатели, — продолжал знаменитый Златоуст, — вы хорошо поступаете, моля господа бога об избавлении от мук адовых, ибо в аду стоит такой чудовищный мороз, что даже, когда жарят птицу, приходится надевать футлярчик на нос, чтобы его не отморозить.

Сеньор архиепископ то краснел, то бледнел, а слушатели рыдали от ужаса и раскаяния и били себя в грудь кулаками.

— И не подумайте, будто я преувеличиваю муки ада, — все это сущая правда; и если там, к примеру, подают чашку горячего шоколада, то приходится пальцем протыкать в нем ледяную корку, иначе не выпьешь.

Сеньор архиепископ схватился было за митру, чтобы бросить ее в голову проповеднику, но вовремя одумался; не в силах усидеть в кресле, он вскочил и поспешил в ризницу выпить сладкой воды, чувствуя, что сдерживаться дольше ему невмоготу.

Меж тем слушатели пришли в такой ужас от своих прегрешений, что стали вслух каяться и молить бога о милосердии.

Знаменитый Златоуст спустился с амвона, весьма довольный спасительным воздействием своей проповеди; не будь он так скромен, он, верно, раздулся бы от гордости, пока шел в ризницу и слышал, как все кругом ахали: «Господи Иисусе, какой златоуст!»

В ризнице он встретил сеньора архиепископа, объятого святым гневом.

— Друг мой, — воскликнул его преосвященство, — какие минуты я пережил из-за вас! Да, сеньор мой!

— Почему же, ваше преосвященство? — невозмутимо спросил Златоуст и взял, с разрешения пастыря, понюшку табаку.

— Мне нравится этот вопрос, ей-богу! — воскликнул возмущенный архиепископ, — Как вы осмелились сказать, что в аду холодно, если вы отлично знаете, что там как раз наоборот — жарко?

— Так вот что беспокоит ваше преосвященство?

— А как же? Не прикажете ли мне плясать от радости?

— А разве ваше преосвященство не видели, какое действие оказала моя проповедь?

— Да пусть я это хоть трижды видел, все равно меня огорчает и возмущает, что господь вам послал столь необычайный дар красноречия, а вы им не так пользуетесь, как должно. Подумать только! Сказать, что в аду холодно!

— Разберемся в этом деле, ваше преосвященство! Какую цель ставил я перед собой, когда обратился с проповедью к жителям Бургоса?