Хуан Валера - Испанские повести рассказы

— Ту цель, что вы изложили, приступив к проповеди: внушить отвращение к греху, который бог наказует муками ада, и описать все терзания, ожидающие там грешника.

— Ага! Вот и договорились. Теперь скажите мне, ваше преосвященство, чем Бургос слишком богат? Холодом. Чего недостает Бургосу? Тепла. Превосходно. А если так, попробуйте сказать населению, что ад страдает избытком тепла, которого не хватает в Бургосе, — и все сразу так и кинутся туда; но скажите им, что ад страдает избытком холода, которого и в Бургосе-то больше, чем надо, — и ни у кого не будет охоты туда попасть.

Услышав эти слова, сеньор архиепископ пожал руку знаменитому Златоусту и воскликнул, вытаскивая в свою очередь табакерку и набивая нос табаком:

— Господи ты боже мой, чего только не знают эти отцы доминиканцы! Похоже, что учились они у отцов иезуитов!

Жил как-то один священник, и служил он в церкви, которая была родовой собственностью прихода; а такой приходский священник по своему положению равен, как известно, настоятелю муниципального округа или целой провинции.

То, что я собираюсь о нем рассказать, будет отнюдь не к его чести, но, при всем моем уважении и высоком мнении о священниках, угодных господу, признаюсь, что иногда сталкиваюсь и с такими, которые не являются украшением своего почтенного сословия; а потому, сделав оговорку: «почет тонзуре!», я считаю, что моя совесть спокойна, ибо речь здесь пойдет не о духовенстве вообще, а лишь об одном его представителе, которого я и хочу проучить этим рассказом, хотя это и будет слишком мягким для него наказанием.

Сеньор дон Торибьо — так звали моего священника — обладал, видимо, какими-то крупными недостатками, ибо назначение в село Сарсалехо, где было всего-навсего двадцать четыре двора, принадлежавших бедным крестьянам, он получил после долгого бездействия; по правде говоря, он ни в одной деревне не уживался.

Когда он бывал на собраниях местного духовенства в соседнем селении, Кабесуэле, председатель этих совещаний неизменно советовал ему подучиться то тому, то сему; но сеньор дон Торибьо проводил свой досуг не за книгой, а чаще всего верхом на славном ослике но кличке Моро, которого он вырастил и научил кое-каким забавным фокусам себе на потеху.

Все в церквушке Сарсалехо так сверкало, что лучше и представить себе невозможно, однако это было заслугой отнюдь не священника, а сына дядюшки Робустьяно, Педро, по прозвищу Периканьяс, исполнявшего в церкви должности пономаря и служки. Это был самый смышленый парнишка, какого только можно вообразить. В Кастилии я слыхал шутливую поговорку: «Хочешь вырастить плутишку — отдавай в служки сынишку»; и эта поговорка — святая истина, что далеко не всегда можно сказать о поговорках: почти все церковные служки плуты в лучшем смысле слова, иначе говоря разбитные и сообразительные ребята, — они ведь зажигают в церкви свечи, вот у них и в голове становится посветлее.

Однажды Периканьяс вел дома с отцом такую интересную беседу:

— Отец, — сказал он, — я уже вырос и больше не гожусь в служки. На днях проезжал сеньор епископ, а я на осле нашего священника повез его чемодан в Кабесуэлу; его преосвященство ехал верхом на муле, я же шел пешком, подгоняя Моро; вот мы и разговорились, его преосвященство и я. «А хороша ли церковь в Сарсалехо?» — спросил меня сеньор епископ. «Очень хороша, — ответил я, — жаль, что ваше преосвященство ее не видели». — «Я не мог задержаться в Сарсалехо, но зато в будущем году, если пошлет господь, я отправлюсь в пастырский объезд и тогда посещу церковь». — «Она наверно понравится вашему преосвященству; не хвастая, скажу: она у меня так блестит, что хоть смотрись в нее, как в зеркало; каждый день стены дрожат, когда я принимаюсь выбивать пыль из святых». — «Как, ведь ты пономарь?» — «Пономарь и служка, к услугам вашего преосвященства». — «Э, дружок, пономарь — это куда ни шло, а вот служку, ты уже перерос». — «Что же тут такого, сеньор?» — «А вот что: служками должны быть дети, чтобы своим невинным видом и младенческим личиком напоминать нам ангелов; непристойно, чтобы такое место занимал парень, бородатый, как козел». Так сказал сеньор епископ. Как видите, отец, если уж теперь его преосвященство считает, что мне по возрасту не пристало быть служкой, что же он скажет через год?

— Ты прав, сынок, прав и сеньор епископ, — ответил дядюшка Робустьяно.

— Что же мне, по-вашему, делать?

— Сказать сеньору священнику, что уходишь со службы и будешь помогать мне копать землю.

— Но, отец… я очень люблю церковь…

— Мы все ее любим, сынок: ведь она посылает бедным и страждущим надежду и утешение, в которых им отказывают люди.

— Да, но я не это хочу сказать.

— А что же тогда, черт возьми?

— Я хочу стать священником.

— Ты что, мальчишка, смеяться надо мной вздумал? Смотри, ты мой нрав знаешь…

— Но, отец, что же в этом плохого?

— А то, что это невозможно. Конечно, это было бы святое и доброе дело для всех нас, если бы ты стал священником, ибо, как говорится, каждой семье нужен черный мул, который помогал бы тащить весь груз. Но где, черт побери, взять денег, чтобы выучиться на священника?

— Если вы согласны кое-чем пожертвовать и помочь мне, я бы хорошенько постарался, а через несколько лет никто в Сарсалехо уже не звал бы вас дядюшкой Робустьяно.

— А как, черт возьми, меня бы называли?

— Отцом сеньора священника.

— Ну-ну, этот чертов мальчишка вокруг пальца меня обернет!.. Слушай, парень, а с чего ты взял, что тебе достанется именно церковь Сарсалехо?

— В этом, отец, нет никакой трудности: ведь церковь Сарсалехо — родовая собственность прихода, здесь некому со мной тягаться.

— Ну ладно, до этого еще далеко. Продам все до рубашки, но уж больно хочется мне посмотреть, тысяча чертей, выйдет ли из тебя священник. Если же вздумаешь лениться, берегись! Палку об тебя обломаю, ты мой нрав знаешь. Завтра же отправимся к учителю в Кабесуэлу, у него ты и останешься учить латынь; ведь чтобы служить мессу, надо прежде всего и лучше всего знать латынь.

Периканьяс запрыгал от радости, услышав эти слова, и побежал к священнику отказаться от должности.

Сеньор священник села Сарсалехо призадумался и пригорюнился с того дня, как Периканьяс стал учиться на священника; даже любимая забава — разъезжать верхом на Моро, бездельничать и учить осла всяким глупостям — и та ему опостылела. Грусть бедняги не была лишена оснований; он рассуждал так: «Этот хитрый черт Периканьяс вмиг станет священником и по злополучному закону о приходской собственности перехватит мою должность, а мне будет дьявольски трудно устроиться в другом приходе. Участвовать в конкурсе я не могу, потому что ничего не смыслю в латыни, которую я кое-как подзубрил для посвящения в сан, а учиться я, честно говоря, не люблю. Конечно, мое отвращение к книгам — это просто беда, и непристойность, и все что хотите, — но что тут поделаешь? У каждого свои вкусы и склонности. Вот, смотрите-ка, бездельник Периканьяс вбил себе в голову стать священником, как будто для этого только и надо, что валяться на брюхе и быть дурак дураком. Ведь он себе шею сломает, если я ему ножку подставлю. А я это сделаю, черт побери! Надоело мне разыгрывать болвана в этой Испании, стране жуликов, где туго приходится всякому, кто не умеет хитрить и изворачиваться».