Петр Радченко - На заре

Виктор увидел Любу Балышееву, Аминет и Соню, вскочил на ноги. Девушки тоже заметили его и, взявшись за руки, пустились с насыпи, подбежали к нему.

— Ну, как дела, казак? — обнажив в улыбке белые ровные зубы, спросила с озорством Аминет.

— А так! — в тон ей ответил Виктор, неожиданно схватил ее в охапку и привалил к копне.

Соня и Люба хотели броситься на помощь подруге, но Вьюн преградил им дорогу…

С насыпи долетели звуки тальянки. Все устремили взоры на гармониста, сидевшего на рельсе впереди паровоза. Из-под его кубанки вился черный чуб, закрывал голубые глаза.

— Круг, товарищи! — крикнул кто-то с озорством.

Казаки расступились, образовали кольцо. Гармоника залилась голосисто, весело, задорно, но никто не решался выходить на круг первым. И тут из толпы вынырнул Лаврентий. Ударив в ладоши, он прищелкнул пальцами, поднял одну руку над головой, а другую упер в бедро и начал отплясывать, да так, что, казалось, был он весь на пружинах. Виктор и Вьюн переглянулись между собой и, обнажив кинжалы, с ходу пустились в присядку, полетели точно на крыльях вокруг Лаврентия, подзадоривая его еще на большую лихость. А зрители в такт стремительному танцу хлопали в ладоши, выкрикивали:

— Ишь ты! Ишь ты!

Соня узнала Лаврентия, вытаращила на него удивленные глаза.

— Смотри, это же Витин отец! — шепнула она Аминет.

— Верно! — воскликнула подруга. — Откуда он взялся?

Жебрак поднялся на насыпь и оттуда наблюдал, как веселились казаки. Наконец Лаврентий остановился и, тяжело дыша, хотел было прилечь в стороне на траву, но вдруг увидев Жебрака, взбежал по откосу наверх.

— Здравствуйте, Николай Николаевич! — сказал он, виновато улыбаясь и протягивая руку Жебраку.

Тот вскинул брови, непонимающим взглядом уставился на него, потом, громко захохотав, вскричал:

— Эге-ге! Кого я вижу? Лаврентий Никифорович?

— Он самый, — испытывая чувство неловкости, сдавленно проговорил Лаврентий. — Виноват я перед вами, Николай Николаевич! Замордовали меня нечистые души!..

Он отвел взгляд в широкое поле, пустил слезу, и ему показалось, что пшеничные копны запрыгали, заволоклись туманом.

— Ну что уж так? — протянул Жебрак. — Казаку негоже нюни распускать. Расскажите лучше, как вы к нам попали.

Присели на рельс поодаль от гармониста. Лаврентий молчал, понурив голову. Жебрак понимал состояние его души и тоже молчал, давал ему возможность собраться с мыслями. Лаврентий наконец поднял на него глаза, проговорил:

— Дорога к правде не каждому сразу открывается, Николай Николаевич. Другой и туда, и сюда носом ткнется, як цуценя [425] Цуцэня, цуцэнятко, цуцык — щенок. — прим. Гриня слепое, покудова найдет ту дорогу. Так и я мытарился [426] Мытариться — Испытывать всевозможные невзгоды, лишения; мучиться. — прим. Гриня , как неприкаянный. Просветлело зараз в дурной башке.

Жебрак пытливо взглянул ему в лицо, спросил с улыбкой:

— И надолго у вас просветлело?

— Насовсем! Ей-богу, кажу правду, Николай Николаевич! — горячо заверил Лаврентий.

— А разве я не говорил вам раньше, что правда на стороне Советской власти? — напомнил Жебрак.

— Говорили не единожды, — подтвердил Лаврентий. — Только я тогда не дюже словам вашим доверял, да и за семью свою боялся. Думал так: пойду к красным, а белые тут всех моих — и батька, и жену — повесят. Через то и вихлял. Да… факт на лице.

— Схитрили, значит?

— Эге ж, схитрил.

Далекий артиллерийский гул усиливался. С насыпи хорошо было видно, как за станицей рвались снаряды. Все отчетливее слышались пулеметные очереди.

Жебрак положил руку на плечо Лаврентия, сказал по-дружески тепло:

— Хорошо, Лаврентий Никифорович, что вы все же нашли путь к правде. Рад за вас.

— Спасибо на добром слове! — поблагодарил Лаврентий, почувствовав, как стало легче у него на душе.

Из станицы вернулся Воронов. Подъехав к бойцам, он поднял руку, крикнул:

— По коням!

Виктор обнял Соню, прижал к груди, крепко поцеловал в губы. На ее глаза навернулись слезы.

— Ну-ну, не плакать! — ободряюще промолвил Виктор.

— Я не плачу, нет! — сквозь слезы улыбнулась Соня и, помахав рукою, пробормотала торопливо: — До скорой встречи!

Виктор вскочил в седло и поскакал к строившимся в колонны бойцам. Знаменосцы заняли свои места впереди бригады. Воронов подал команду выступать. Сотни двинулись к станице. Поднявшись на насыпь к поезду, сандружинницы помахали платками вслед конникам. Виктор то и дело оглядывался, чтобы еще и еще раз увидеть Соню. Бригада перешла на рысь и быстро скрылась за пеленой густой пыли.

Красноармейские цепи занимали правый берег Кирпилей и всю северо-западную окраину Тимашевской. Артиллерия противника била из-за крутой излучины правого берега.

Улагаевская кавалерия под командованием генерала Шифнер-Маркевича и полковника Буряка стягивалась к реке, скрывалась за густыми камышами, накапливалась в ярах, лощинах.

Навстречу неприятелю из-за построек вырвалась красная конница, с гиком понеслась в контратаку…

Вскоре, однако, сказалось численное превосходство дивизии Буряка. С подоспевшим ей на подмогу 1-м Уманским конным полком она начала теснить красных к станице, вырвалась к железнодорожным постройкам. Буряку казалось, что красные вот-вот побегут в панике. Но тут белогвардейцы наткнулись на ожесточенное сопротивление 1-го Афипского казачьего полка.

Виктор, заменив раненого командира отделения, зашел с казаками в тыл улагаевцам и атаковал их у вокзала. Ряды неприятеля смешались. Наступил переломный момент. Буряк видел, как 1-й и 2-й Таманские полки, из которых состояла вверенная ему 4-я Кубанская дивизия, таяли у него на глазах. Некоторое время они еще отбивались от наседающей красной кавалерии, а потом попятились, бросились наутек.

Буряк заметался в гуще своих конников. Размахивая саблей, он орал разъяренно:

— Стойте, стойте, бисови души!

Но остановить бегущих было уже невозможно.

Виктор Левицкий оказался рядом с Петькой Зуевым, осадил Ратника и, смахнув обильный пот с лица, улыбнулся. Петька весело подмигнул ему. Не успели они переброситься двумя-тремя словами, как над их головами надсадно просвистел снаряд и взметнул невдалеке огромный столб дыма. Засвистели осколки. Ратник шарахнулся в сторону, чуть не сбросив с себя Виктора. Дончак под Зуевым стал на дыбы. За первым снарядом последовали второй, третий, четвертый.

Красная конница быстро рассредоточилась. Воронов, Жебрак и Демус поднялись на крышу вокзала. Отсюда открывался широкий кругозор. Вдали маячили удиравшие белоказаки. Жебрак направил бинокль в сторону посадки, тянувшейся вдоль железной дороги, заметил там какие-то машины.