Петр Радченко - На заре

«Видимо, враг накапливает силы для нового броска», — подумал он и поделился своими подозрениями с Демусом и Вороновым.

— Похоже, что это броневики, — сказал Демус.

— Если это действительно так, то обстановка осложнится, — с досадой проговорил Воронов. — Ведь у нас, черт побери, нет ни одного бронебойного снаряда. А картечью их не возьмешь.

Неприятельская артиллерия усилила огонь. Снаряды рвались на окраине станицы и в районе вокзала. Рушились хаты, сараи. Будто подхваченные чудовищным вихрем, в стороны разлетались бревна, камни, доски. Во дворах слышались дикие крики женщин и детворы. Когда огненный шквал достиг наибольшей силы, из-за посадки выкатилось три броневика. За ними двигалась пехота дивизии генерала Казановича. Сквозь грохот взрывов все отчетливее слышалось рычание машин и гулкое, перекатистое «ура».

Покинув наблюдательный пункт, Воронов, Демус и Жебрак направились в свои части, чтобы подготовить их к новой контратаке. В проломе крайней хаты суетился артиллерийский расчет, которым командовал Черноус. Запыленные, мокрые от пота, бойцы напряженно наблюдали за приближавшимися броневиками. Здесь же, в садах и во дворах, за постройками, сосредоточился и Аншамаха со своими чоновцами. Рядом с ним гарцевали на конях Феодосия Тихоновна и Юнька Шмель. Черноус выскочил из пролома, оглянулся и крикнул одному из прислуги:

— А ну-ка, лезь на ту пристройку, будешь оттуда корректировать огонь. Это 1-я и 2-я дроздовские батареи по нас пуляют… прислуга в фуражках с голубовато-белыми околышами. Их немедленно нужно нащупать.

Артиллерист юркнул за хату, быстро вскарабкался на крышу небольшого сарайчика. Первый снаряд разорвался саженях в десяти от впереди идущего броневика. Вражеская машина ответила длинной пулеметной очередью. Изменив прицел, Черноус снова взмахнул рукой:

— Огонь!

Второй снаряд лег в двух-трех шагах от броневика. Забухали соседние пушки. Одновременно застучали пулеметы. Но из-за излучины реки артиллерия противника не переставала бить, и снаряды ее рвались в районе залегших красноармейских цепей. Черноус повернул орудие в ее сторону, установил прицел, скомандовал:

— По дроздовцам — огонь!

Снаряд угодил в дальние камыши, и батарея врага, стоявшая на береговой излучине реки, замолкла.

— Значит, все в порядке.

И Черноус снова направил свою пушку на вражеские броневики, которые, подпрыгивая и покачиваясь на ухабинах, огрызались шквальным огнем, но продвигались вперед очень медленно. Пули звонко пощелкивали о рельсы, впивались в глиняные стены хат, дырявили заборы. Подобно мошкаре, на железнодорожную насыпь надвигались белогвардейские пехотные части 1-го Кубанского стрелкового полка Сводно-Кубанской дивизии генерала Казановича, охватывая господствующие над станицей высоты 49 и 73. И вот бронемашины вклинились в расположение красной пехоты. Бой обострился…

Отчаянно, упорно рубились и те, и другие. Лаврентий пустился за дрогнувшими белоказаками и, настигая одного из них, бросил сквозь зубы:

— Брешешь! Не убегишь, кляп тебе в рот!

Удиравший, потеряв папаху, припал к холке лошади, заскулил:

— Бррр-ааа-тоо-ок, брр-р-ра… Я уманский казак!

Лаврентий не слышал его голоса. Он поравнялся с уманцем и наотмашь полоснул его шашкой.

Бабиев, окруженный охранной офицерской сотней, злобно глядел на свою казачью лаву, панически убегавшую от красной кавалерии. К нему на взмыленном золотисто-гнедом коне с проточиной [427] Проточина — отметина (примета) лошадей в виде полосы белой шерсти. — прим. Гриня на лбу подскакал Шифнер-Маркевич.

— Неужели это казаки, генерал? — указав на красные полки вороновской бригады, спросил он в растерянности.

— Сволочи! — выругался Бабиев, еле удерживая в поводу разгоряченного коня, жующего удила и роняющего пену, круто повернул назад и пустился по улице.

За ним помчался и Шифнер-Маркевич. Полы белой его черкески на красной подкладке развевались по ветру, трепыхались как крылья. Следом неслась и его сотня телохранителей.

На западном краю станицы пятилась Сводно-Кубанская дивизия генерала Казановича, теснимая Коммунистическим отрядом и двумя казачьими сотнями, только что прибывшими из Дядьковской.

Командный пост Улагая располагался на небольшой возвышенности в пяти верстах к северо-западу от Тимашевской. Вместе с командующим здесь находились адъютанты, посыльные и английские представители.

Улагай был уверен, что Тимашевская вот-вот прекратит сопротивление — бой уже шел в самой станице. Стрэнг торжествовал. Он то и дело прикладывал бинокль к глазам и рассматривал идущие бои то в одном, то в другом месте станицы, и когда конница Бабиева и Шифнер-Маркевича ворвалась в Тимашевскую, хлопнул в ладоши и громко воскликнул:

— Наконец-то, наконец! Наша взяла! — А потом, повернувшись к командующему, спросил: — Не пора ли нам, генерал, переместиться поближе к станице?

«Пожалуй, уже можно!» — мысленно согласился Улагай, но в это время прикатил Казанович. Поспешно выйдя из автомобиля, он сорвал с себя очки, поднялся к командующему, озлобленный, хмурый.

— Что случилось? — обеспокоенно взглянул на него Улагай. — Докладывайте скорее!

Казанович резким движением надел очки, вытянулся.

— Неудача, господин генерал-лейтенант! — сказал он подавленно. — Моя дивизия понесла большие потери. У большевиков почти все казачьи части! Сражаются они против нас бешено.

Улагай вспыхнул, крепко выругался и, кинув руки за спину, нервно зашагал по площадке.

— Какой позор, какой позор! — воскликнул он гневно. — Пороть их надо, сукиных сынов.

Неутешительные сведения поступили и от Шифнер-Маркевича, и от Буряка. Улагай совсем рассвирепел.

— Мы должны взять Тимашевскую любой ценой! — крикнул он. — Немедленно открыть огонь по станице из всех пушек, ввести в действие авиацию и все резервы.

— Я думаю дать небольшой отдых всем солдатам десанта и произвести некоторую перегруппировку сил, — сказал Казанович.

— Никакого отдыха! — категорически возразил Улагай. — Мы и так слишком долго топчемся па одном месте.

— Да, слишком долго! — подхватил Стрэнг тоном неудовольствия. — Я сказал бы даже, преступно долго. Так нельзя воевать.

Улагай зло покосился на него, велел подать коня и ускакал на передовую.

Белогвардейцы снова ринулись к Тимашевской. Генералы и офицеры под угрозой расстрела гнали солдат в бой.

Неистово грохотали все батареи. Под прикрытием их огня пехота, кавалерия, броневики предпринимали атаку за атакой. В воздух поднялась вся авиация — три самолета.

— Под Тимашевской Улагай встретился с Бабиевым. Осадив коня на полном скаку, он спросил: