Петр Радченко - На заре

Наконец основная работа была закончена. Гусочка расправил чувальчик, подставил под отверстие, и зерно тоненькой струйкой посыпалось в него. Вор с наслаждением прислушивался к еле уловимому шелесту сыплющейся пшеницы. Довольный удачей, он думал: «Чем палить зерничко в яме, або ж Врангелю чи там Атанте отдавать, лучше я его в дело употреблю. Смелю мукички, Васенька напечет оладочков, наварит вареничков, наедимся и будем жить. Так я, выходит, больше богу угодю, чем етот Хмара». Наточив мешочек чуть не доверху, Гусочка завязал его потуже, по-хозяйски заткнул дырочку в полу кочерыжкой и хотел было уже выбираться из-под амбара, но собаки, услышав возню, подняли такой лай, что вору пришлось снова затаиться. В этот момент он ясно услышал скрип двери и четкие шаги по ступенькам крыльца, замер. Собаки замолчали, но шаги явно приближались к амбару. Гусочку затрясла лихорадка, в мыслях он проклинал и себя, и жизнь свою, и все на свете.

«Ежели я ще хоть раз что-нибудь украду, нехай мне бог руки и ноги повыкручивает, морду повернет в левый бок и так оставит на всю жизню, нехай мне…» Мысль не сработала до конца, ибо шаги сначала затихли, затем опять послышались, но уже где-то далеко, около конюшни. Гусочка воспрянул духом и весь гнев мысленно обрушил на соседа: «Ач, черты носят середь ночи, не спится ему! Чего б я ото тут шлендал [465] Шлендать, шлындать — шляться, шататься без дела, слоняться, бродить от безделья. — прим. Гриня ?!.» Но сосед теперь шел прямо к амбару, Обойдя его вокруг, Хмара остановился против вора. Гусочка увидел рядом с собой ноги соседа и омертвел от страха, закрыл глаза и почувствовал, как от головы и по всему телу распространяется острый холод. Особенно стыли пятки, и Гусочке казалось, что больше он уже не встанет. Сосед постоял немножко, вглядываясь в темноту сада, и пошел по направлению к дому. Скрипнула дверь. Все утихло. Гусочка постепенно начал оживать, пошевелил ногами — двигаются, сжал кулаки — и руки работают. Вылез из-под амбара. Собаки опять залаяли, но сосед не появлялся во дворе.

Трижды за ночь лазил Гусочка в подполье. Три мешка пшеницы перенес из чужого амбара.

Чуть свет Хмара с беспокойством вышел из дому, повел глазами по всему двору. Он знал, что собаки лаяли не зря, но нигде ничего обнаружить не мог: все как будто было на месте. И он решил еще раз обойти постройки, походить по саду: может, хвостиковцы груши бергамотовые рвали? Обходя амбар, он заметил вмятину в пыли. Она осталась от мешка, который вор тянул по земле из-под амбара. Присмотрелся — кое-где рассыпано зерно, тянется узкой ленточкой в сад, к перелазу. Рядом с этой стежкой обнаружились еще две стежки. Они часто перекрещивались между собой, расходились, потом опять сливались в одну. Три переплетающиеся ручейка из зерна привели Хмару к дому Гусочки. Во дворе не было никого. Старик окликнул соседа. На зов явилась Василиса. Хмара объяснил ей все по порядку. Василиса нырнула в дом, накинулась на мужа с бранью. Гусочка проснулся и высунулся на крыльцо. Часто моргая глазами, он обратился к соседу и с обидой спросил:

— А шо вы тут на меня набрехали, дядько Софрон? Якое такое зерно я у вас украл?

Хмара показал ему дорожку из пшеницы. Гусочка окаменел, но тут же взбодрился и выпалил:

— Да ето ж вы меня обворовали, дядько Софрон! Дорожки-то идут от моего амбара до вашего.

— Но дыра проверчена в полу только моего амбара! — сказал Хмара.

Дальше Гусочка отпираться не стал: он понял, что его предал чувальчик, где в одном из гузырей [466] Здесь — угол мешка. — прим. Гриня была небольшая распорешка [467] Распорешка — распоротость, распущенный шов, дырка. — прим. Гриня . Тут он трижды чертыхнулся в уме, сваливая всю вину на Василису: она подсунула ему этот драный чувал. Махнув рукою, он пробормотал:

— Ладно, забирайте свое зерно, подавитесь им! Вы лучше спалите добро, чем людям…

Зная твердо, что зерна своего от Гусочки не получить, Хмара укоризненно покачал головой.

— Плохой ты сосед, Иван Герасимович! Вот если бы все соседи были такие, как Яков Калита, я бы гроши свои складал на этом месте! — Он положил ладонь на столбик в изгороди. — А ты хамлет!

В душной спаленке лежал Григорий Молчун. Под горящей лампадой на стуле сидела мать. Со слезами на глазах она следила за каждым движением сына, изредка вытирала мокрым полотенцем его вспухшее лицо. Григорий тяжело дышал, то и дело ворочался на взбитых пуховиках.

Из кухни в приоткрытую дверь заглянул Федот Давидович. Сняв шапку, он переступил порог, сказал сыну:

— Вот что, Гриша. Хоть ты и не хочешь лечиться у лекаря, а я его покликал. Сейчас должен прийти.

Во дворе залаяли собаки. Меланья Аристарховна выбежала из дома и вернулась с фельдшером, пожилым мужчиной, одетым в штатское. Опустившись на стул у кровати, он с укоризной сказал Григорию:

— Что же это вы, любезный, отказываетесь от лечения? А ну-ка дайте вашу руку.

Григорий нехотя повиновался. Фельдшер, глядя на карманные часы, стал проверять пульс.

— Да-а… — многозначаще протянул он. — Нельзя так относиться к себе. Снимите-ка с него повязку.

Меланья Аристарховна разбинтовала голову сына.

— Что у него? — забеспокоился Федот Давидович.

Фельдшер ничего не ответил. Набрав в шприц какого-то раствора, он сделал укол больному и начал расчищать загноившуюся рану. От невыносимой боли Григорий стонал, скрежетал зубами и вдруг потерял сознание. Фельдшер привел его в чувство, сделал перевязку.

— Ну вот, пока все, — сказал он.

Во дворе Федот Данилович снова спросил:

— Дюже опасно это?

— Очень! — ответил фельдшер. — У вашего сына гнойное заражение.

— Неужто умрет?

Фельдшер пожал плечами.

— Все зависит от организма. Возможно, и выживет, но надежды мало. Заболевание тяжелое.

У церковной ограды пылали костры, бросая зловещие отблески на только что построенные виселицы.

В ярко освещенной канцелярии станичного правления сидели казаки-бородачи и офицеры. Разговор шел о боевых действиях на улагаевском фронте, об успехах хвостиковской армии, о союзниках.

Явился Гусочка, волоча кривую шашку по полу. Сел рядом с Бородулей, прислушался к беседе и хотел было вставить слово, как лично видевший Улагая, но тут вошел Хвостиков с братьями Крым-Шамхаловыми. Все встали, офицеры отдали честь. Генерал небрежно кивнул в знак ответного приветствия и, взглянув на Гусочку, сказал:

— Вот что, господин унтер. Нынешней ночью нужно очистить станицу от всех большевистских элементов.

— Рад стараться, ваше превосходительство! — вытянулся в струнку Гусочка.

— В помощь выделяю тебе «дикую» сотню Джентемирова, — добавил Хвостиков.