Петр Радченко - На заре

— Вот тебе, паскуда! Со своим крестом лезешь! — Потом обернулся к палачам, крикнул: — Отольются вам слезы людские! Всех не перевешаете, собаки!

Аншамаха изредка поглядывал на площадь, с большим трудом сохранял внешнее спокойствие. Скрепя сердце, он возился во дворе правления с несколькими запаленными лошадьми, которые поступили к нему на лечение из разных частей армии… На крыльцо вывели деда Опанаса, осужденного хвостиковским судом на повешение за его частые высказывания против Врангеля и других белых генералов. Над площадью пронесся крик деда:

— Други, спасите, други!

Руки у него связаны за спиной. Конвойные толкнули его в проход, образованный стариками и старухами, те начали колотить его палками, злобно приговаривая:

— Вот тебе, нечистый дух!

— Шоб не болтал языком!

— Вот тебе, бисив прислужник.

Бабка Конотопиха, у которой внук Данилка находился в банде и теперь гостил дома, тоже ударила смертника клюкой по голове, прохрипела:

— У, гнояка [485] Гнояка — навоз. — прим. Гриня треклята!

Аншамаха, чтобы унять нервы, чуть ли не до крови прикусил губы. В эти минуты даже мысли о Перевертайло, которого ему так и не удавалось увидеть, отошли на задний план. Случайно обернувшись, он увидел Хвостикова и Тупалова, направлявшихся к конюшне.

— Как лошади, поправляются? — спросил генерал, обращаясь к нему.

— Стараюсь, ваше превосходительство, — ответил Аншамаха.

— Ну-ну, смотри, чтобы поправились, — сказал Хвостиков.

Рядом с корытом стояли маленькие вилы-тройчаки [486] Вилы-тройчаки — вилы с тремя зубьями. — прим. Гриня . Как хотелось Аншамахе схватить их и проткнуть острыми зубьями грудь палачу, чтобы отомстить за смерть Кушнаря и деда Опанаса, за всех, кого ждала на площади жестокая расправа.

— Может, тебе еще помощников дать? — спросил у него Тупалов.

— Обойдусь и сам, — ответил Аншамаха.

— Ты, видно, старательный коновал, — благодарно улыбнулся Хвостиков. — Учти, за мной не пропадет.

— Рад стараться! — отчеканил Аншамаха, глядя в глаза генерала с той прямотой, за которой самый проницательный человек не заметил бы ненависти.

Данила Конотоп влетел на коне во двор правления, отдал честь Хвостикову и, заикаясь от волнения, доложил:

— Ваше п… пре-восходительство! К… красные н… на бугре! На… на станицу и… идут!

— Откуда ты взял? — спросил Хвостиков.

— В дозоре я. С… сам видел! — ответил Конотоп, не чувствуя от страха, как пот заливает все его раскрасневшееся рябое лицо.

Хвостикову подвели коня. Вскочив в седло, он так стегнул скакуна, что тот мигом вылетел на площадь. Увидев генерала, палачи застыли около виселиц.

Хвостиков привстал на стременах, взмахнул плетью, крикнул:

— На подступах к станице красные! Приготовиться к бою!

Знаменосец развернул алое полотнище с изображением волчьего хвоста.

— За мной! В контратаку, мааа-аа-аррш! — скомандовал Хвостиков и помчался на окраину станицы.

Жители начали разбегаться по домам. Отец Валерьян, подобрав полы рясы, бросился к дочери, стоявшей у церковной ограды.

— Ава, живо домой!

Пользуясь замешательством среди хвостиковцев, часть приговоренных к смерти сумела бежать из-под охраны.

В штабе царила паника. Тупалов подгонял дежурных и писарей, чтобы те скорее грузили имущество и ящики с документами на подводы.

— А ты чего стоишь? — заорал он на Аншамаху. — Выводи лошадей из конюшни!

Через несколько минут штаб уже был на колесах. Больных коней связали попарно и приготовили к угону за Кубань. Тупалов с нетерпением ждал дальнейших указаний Хвостикова.

Аншамаха снова увидел Перевертайло, который, прискакав во двор и резко осадив коня перед Тупаловым, спросил впопыхах:

— Что, красные наступают, господин полковник?

К начальнику одновременно подлетел корнет Джентемиров, вздыбил коня и, приложив два пальца к папахе, воскликнул:

— Господин полковник! Паника ложная. Никаких красных в поле не обнаружено. Его превосходительство, генерал Хвостиков, приказал штабу оставаться на месте.

Тупалов распорядился вернуть документы в кабинет правления и всем сотрудникам штаба занять свои места. Аншамаха загнал лошадей в конюшню. К нему подошел Перевертайло, достал из кармана кисет.

— Закурим, земляк?

Аншамаха пытливо взглянул на него, сказал:

— Вот уж не думал встретить тебя здесь. Давно к Хвостикову переметнулся?

— Дня за три до твоего появления, — ответил Перевертайло.

— Доброволец, значит?

— Как и ты, — улыбнулся Перевертайло и, наклонившись поближе, прошептал с опаской: — Не миновать нам виселицы, если кто-нибудь из них дознается.

— Ты о чем? — насторожился Аншамаха.

Перевертайло оглянулся, нет ли кого поблизости, и, совсем снизив голос, сказал:

— Ты меня, Терентий, не бойся. Мы здесь — по заданию Левандовского. Будем действовать вместе.

На крыльцо вышел Тупалов. Увидев его, Перевертайло простился с Аншамахой и повел поить своего коня к колодцу.

Хвостиков въехал на бугор, осмотрел в бинокль всю степь, но нигде ничего подозрительного не обнаружил. Вскипев от гнева, он потребовал к себе Конотопа.

— Ты что же это, сукин сын, голову мне морочишь? — спросил он, зловеще скривив губы.

Вокруг плотным кольцом стояли офицеры. Бородуля и Молчун переглянулись.

— В… ваше п… превосходительство, — побледнев от страха, пробормотал Конотоп. — Я… я ошибся… Простите! — И, указав на золотистые скирды соломы, дрожавшие на горизонте в душном мареве, он слезливо проскулил: — Мне показалось… б… будто к… конница красных то.

— Слезай с лошади! — закричал Хвостиков и обнажил шашку.

Конотоп спешился, упал на колени.

— Пощадите, в… ваше превосходительство!.. Помилуйте, пожалейте!.. Померещилось мне, ваше превосходительство!

— В другой раз не померещится! — сказал Хвостиков и, взмахнув шашкой, с силой опустил ее на голову Конотопа.

Расправившись с парнем, он приказал не убирать труп в течение трех суток, повернул коня и поскакал в станицу. За ним последовала кавалерия.

К зарубленному Конотопу прибежали мать и бабушка, заголосили, запричитали над трупом.

— Это вы, маманя, накликали беду на Данилку, — захлебываясь слезами, сказала Конотопиха. — Били вы безвинных людей на площади перед повешением, вот и покарал нас бог.

— Ой, горе нам, горе! — стонала старуха, билась головой о сухую землю и рвала седые растрепанные волосы.

Казни на площади продолжались до поздних сумерек. Ропот, стоявший среди пленных красноармейцев, никак не мог смириться с мыслью, что ему придется погибнуть на виселице от рук палачей.

«Нет, я не отдам свою жизнь так дешево, — думал он, приглядываясь к конвойным и выискивая глазами, у кого бы из них выхватить винтовку. — Хоть одного-двух уложу, и то умирать будет легче!» Он надеялся, что первые же выстрелы вызовут на площади и среди конвойных переполох. Пользуясь этим, можно будет скрыться в потемках.