Петр Радченко - На заре

— А почему ж и не согласиться, Игнат Власьевич? Тут сразу тебе почет и уважение — год праздников и калабашка [488] Калабашка — грубо обделанная деревянная чаша, миска, черпачек. — прим. Гриня грошей! Власть-то будет в моих руках! Что хочу, то и ворочу!

Бородуля долго испытующе глядел ему в корявое лицо, поросшее жидкими рыжими волосами, потом сказал:

— Вот этого-то я и боюсь, Иван Герасимович. Власть поручать тебе очень опасно.

— Отчего? — всполошился Гусочка.

— Знаешь, — пояснил Бородуля, — самое страшное дело, ежели сидят у власти неполноценные люди, со скривленной мозгой.

Гусочка откинулся на спинку кресла, спросил:

— Це б то, как треба вас понимать, Игнат Власьевич?

— Ты ж будешь свой народ не сплачивать, а разобщать, вызывать у него недовольство супротив нас, — сказал Бородуля. — А нам нужно зараз сплочение.

— Я во всем разбираюсь, Игнат Власьевич, — заявил Гусочка. — Ума для цёго не совсем богато надо.

— Но ты наперед подумай хорошенько, — предупредил его Бородуля. — А то ты дошел даже до того, что ночью ходил к своему соседу за пшеничкой, и тот изловил тебя как вора.

— Пущай тот Хмара не брешет! — недовольно бросил Гусочка. — Ниточки-то из пшенички тянулись от моего амбара до его. Так что не я у ёго пшеничку украл, а он у меня.

— Кстати, — остановил его Бородуля. — Ты был в Приморско-Ахтарской. Не видел ли там моего сына

— Нет, Игнат Власьевич. — Гусочка отрицательно покачал головой. — Вашего Васи уже нету на свете. Он погиб в бою под Тимашевской.

Бородуля остолбенел от неожиданности.

— Что ж ты раньше не сказал мне об этом?

— Забыл, Игнат Власьевич, — ответил Гусочка. — Дела всякие…

Бородуля надел шапку и вышел из дома.

Оксана нашла Матяша в штабе среди казаков. Отозвав в сторону, спросила:

— Ты сильно занят?

— Переливаем из пустого в порожнее, — ответил он. — А что?

— Пойдем домой.

— Пойдем, — согласился Матяш и, отдав дежурному кое-какие распоряжения, покинул правление.

Шли по улице, запруженной обозом. Молчали. Густая тоска, как ржавчина, разъедала Матяшу душу. В его голове упорно звучали слова Наумыча: «Стреляй, душегуб…» Принимая на себя долю вины за гибель старика, Матяш испытывал мучительные угрызения совести. Надо было заступиться за старого казака. Ему, как никогда раньше, вдруг стало понятно, что все расправы, учиняемые Хвостиковым над мирным населением, вызывают в народе лишь одну ненависть, подрывают и без того шаткий авторитет как самого Хвостикова, так и всей армии. Злоба остро росла в душе Матяша против тирана. Оксана заметила по изменившемуся лицу и устало блуждающим глазам, что с ним делается что-то неладное, но промолчала.

Матяш медленно, валко поднялся на крыльцо. За ним Оксана. Вошли в дом. В зале стояли кровать с убранной постелью, стол, застланный белой скатертью, и два венских стула.

— Не мешало бы протопить немного, — сказал Матяш, уныло оглядывая голые стены. — Дух здесь какой-то нежилой, как в погребе.

Он хотел было сходить за дровами, но Оксана остановила его.

— Потом, Андрюша. Сейчас поснедаем.

Она быстро накрыла на стол. Матяш помыл руки, занял место против открытого окна. В доме стояла тяготная тишина. Где-то под полом шныряли и противно попискивали крысы.

— А что с дедушкой, Андрюша? — спросила Оксана, нарезая хлеб.

— Расстреляли, — с трудом вымолвил Матяш.

Нож вывалился из руки Оксаны.

— Не может быть! — выкрикнула она с отчаянием. — Почему же ты не заступился?

Матяш безнадежно махнул рукой:

— Разве ты не знаешь Хвостикова?

Оксана глухо заплакала. Матяшу не хватало воздуха. Выйдя на крыльцо, он скользнул взглядом по двору, заросшему бурьяном. Сердце его сжалось. Сзади подошла Оксана, обняла за шею, хотела что-то сказать, но тут из-за дома вышла вся в слезах Акилина Даниловна. Вытерев лицо фартуком, она с усилием проговорила:

— Пойдемте к нам… Васи уже нет, погиб на фронте…

Гусочка с двумя белоказаками снова заявился к Калите. Увидев его во дворе, Денисовна зашептала в страхе:

— Господи, спаси и помилуй! Все упование мое на тя возлагаю!

Гусочка слез с Анархии, уселся с казаками в кухне. Денисовна припала плечом к косяку двери в великую хату, дрожала всем телом и еле сдерживала рыдания. Гусочка широко расставил ноги, исподлобья взглянул на нее.

— Ну, гыдость! Где твой Яков? Могет, весть какую подал?

— Ничего не слыхать от него, — ответила Денисовна, и по ее морщинистым щекам потекли слезы.

— Обратно брешешь? — закричал Гусочка. — И кому? Мне, атаману? Да я тебя заново выпорю, гыдость большевицкая!

— Воля ваша, Иван Герасимович, — смиренно промолвила Денисовна.

Гусочка вскочил с табуретки и со всего маху ударил кулаком старуху в бок. Она охнула, упала на пол.

— Ось тебе, ось тебе, сяка-така большевичка! — пришел в раж Гусочка, нанося ей удары ногами. — Я тебе развяжу язык, гыдость!

Яков Трофимович, сидя в дымоходе, гневно сжимал кулаки, скрипел зубами. Денисовна с трудом вползла в великую хату, припала к доливке.

— Спаси, спаси нас, пресвятая богородица! — взывала она сквозь плач к иконе.

Гусочка еще раз пнул ее ногой в спину:

— Кажи, где Яков?

Калита неосторожно пошевелился, задел локтем кирпич, закрывавший дыру в печи, свалил его. От стука Гусочка вздрогнул, приблизился к дыре и увидел черную бороду и горящие, налитые гневом глаза Калиты. Ноги у Гусочки затряслись как в лихорадке, подломились в коленях. Денисовна, осознав весь ужас случившегося, закрыла глаза руками, онемела. Гусочка наконец указал пальцем на дыру, зашевелил губами, но по-прежнему был не в силах вымолвить ни единого слова. Белоказаки заметили, что с унтер-офицером творится что-то неладное, недоуменно переглянулись между собой…

Калита понял, что ему теперь не уйти от палачей, вылез из печи. Казаки схватили его и повели в правление. Денисовна отчаянно заголосила. Гусочка, идя за соседом, сказал, заикаясь:

— Ты ду… думал, так и… спасешься? Те… теперички м… мы с тебя шкуру с… сдерем!

— Гнида ты вонючая! — бросил ему через плечо Калита. — Хамлет, то и проче.

В правлении уже собрались все выборщики. С шумом распахнулась дверь, и вошел Гусочка. Усевшись рядом со стариком Бородулей, он задержал взгляд на его крестах и медалях, поблескивавших на бордовой черкеске, спросил заискивающе:

— А вы, Влас Пантелеймонович, за кого будете голосовать?

Бородуля вытер слезу, крякнул и почесал за ухом.

— Как сказать, Иван Герасимович, — проговорил он, растягивая слова. — По мне, хоть и за тебя, а вот как другие.

— Вы токо за меня голос подайте, — клянчил Гусочка, — а я перед вами в долгу не останусь.