Петр Радченко - На заре

На паперть вышел отец Валерьян в новой ризе из голубой парчи с золотом, с крестом и евангелием в руках, а за ним появился и дьякон, мотая перед собой кадилом. Певчие разместились у стены.

После молебствия поп обратился к Гусочке и сказал:

— Брат мой! Иван Герасимович, ты как новоизбранный атаман нашей станицы ни на минуту не должен забывать о святом кресте Христове и вместе с нами, божьей церковью, готовить супротив супостатов крестный ход…

Гусочка чмокнул распятие. Отец Валерьян, окропив его святой водой, трижды осенил крестом, и на этом церемония закончилась.

Гусочка вызвал двух казаков к себе в кабинет и приказывающим тоном распорядился:

— Вот шо, хлопцы. Берите в каталажке Калиту — моего первостного ворога и у Комирней вылазки — в расход!

Казаки стояли в нерешительности.

— Ну! Вам шо сказано?

Казаки вышли из правления, вывели Калиту из подвала, усадили на подводу и, заняв места по бокам, поехали по набережной вдоль Кубани. Лошади бежали лениво, нехотя. Конвойный, держа винтовку перед собой на коленях, изредка косился на Калиту.

— Что ж ты молчишь, старый хрыч? — спросил он наконец. — Или, может быть, не знаешь, куда мы везем тебя?

— Знаю, — глухо буркнул Калита.

— Чего ж не просишься, чтобы мы ослобонили тебя на все четыре стороны? — прибавил казак, сидевший с левой стороны.

— Я не звык в ногах ползать, — с деланным хладнокровием ответил Калита. — Смерть так смерть. Все едино собачья жизнь, то и проче.

— Бач, який храбрый! — усмехнулся первый конвойный. — Житуха, хай даже собачья, лучше царской смерти.

— А хочешь, я тебе байку расскажу про собаку? — спросил Калита.

— Давай бреши!

— Ну так слухайте, — сказал Калита и начал неторопливо: — Перво-наперво бог сотворил собаку и положил ей двадцать годов жизни. Собака спросила у него: «Шо ж ты доручаешь делать мне в жизни?» Бог говорит: «Будешь человека стеречь и бегать у него на посылках». Собака возопила: «О боже! На что такая длинная жизнь при такой тяжкой работе?!» Бог сократил ей век наполовину. Потом он сотворил лошадь и положил ей сорок годов жизни. Як почула коняка, шо ей доручается делать в жизни, то замотала головой и каже: «Нет, не хочу так долго жить!» Бог уважил и ее просьбу… Потом он сотворил человека.

Калита умолк. Было уже совсем темно. Дорога шла среди густых кустарников. Станица осталась далеко позади. В тишине мерно постукивали конские копыта и жалобно скрипели колеса.

Конвойный, управлявший лошадьми, спросил нетерпеливо:

— А шо ж дальше?

Калита уселся поудобнее на продольной доске и, чувствуя близость своих карателей, продолжал рассказ:

— И положил, значит, бог человеку сорок годов жизни. Человек взмолился перед богом, упал на колени и попросил добавить ему веку. «Добре, — говорит бог, — есть у меня в запасе двадцать годов лошадиных и десять — собачьих. Бери их себе!» С той поры и живет человек сорок лет человеческой жизнью, двадцать — лошадиной и десять — собачьей.

Конвойные громко рассмеялись. Тот, что сидел справа от Калиты, хлопнул его по плечу

— Здорово сбрехал! Значит, ты теперь собачий срок доживаешь? Ну, мы тебе зараз укоротим его.

— Укоротить не диво, як шо собака не кусается, — сказал Калита и, неожиданно расправив плечи, так саданул наотмашь конвойных, что тех словно ветром сдуло. Пока они опамятовались и отыскали в темноте свои винтовки, Калита скрылся в кустарниках.

На церковной площади готовился банкет в честь взятия станицы Краснодольской хвостиковцами. Тут же была выстроена просторная палатка для Хвостикова и его приближенных. Стол, накрытый в ней, ломился от яств и бутылок. Солдаты и офицеры сооружали себе столы из досок и камней на открытом воздухе, устраивались кто как мог. Повсюду на площади горели факелы. Все уже были в сборе. Дирижер духового оркестра не спускал глаз с парадного крыльца правления.

И вот в широко распахнутых дверях показались Хвостиков со своей свитой, Гусочка и иностранцы. Оркестр грянул торжественный марш… Хвостиков, изрядно выпивший до банкета, пошатывался.

— Господа краснодольцы, солдаты и офицеры «армии возрождения России»! — пьяно закричал он, стоя на крыльце. — Мы собрались здесь, чтобы отметить восстановление законной власти в станице Краснодольской. Отныне с Советами тут покончено навсегда! Народом по-прежнему будет править атаман, избранный вами и помазанный на власть святой православной церковью.

Над площадью прокатилось троекратное «ура».

Гусочка стоял навытяжку, гордо окидывал взглядом орущих солдат, офицеров и краснодольских богачей.

И вдруг у самого уха атамана прозвучало три выстрела. Это Хвостиков, возвещая начало банкета, пальнул из браунинга в воздух и закричал:

— Гуляй, братцы!

Одновременно грохнули холостыми зарядами четыре пушки, установленные по углам площади. Гусочка присел с перепугу, съежился, потом глупо заулыбался и тоже выкрикнул:

— Гай шумит, хлопцы!

Хвостиков со своей свитой обосновался в палатке, которая сразу наполнилась шумом, галдежом, звоном стаканов.

Отец Валерьян пил меньше других и, налегая на закуску, с опаской поглядывал на пьяных.

— А вы чего, отче, отстаете? — спросил его Бородуля.

— Питие зело крепкое. Как бы все наше воинство не подверглось дьявольскому наваждению, — ответил отец Валерьян.

— Чепуха! — отмахнулся Бородуля.

Хвостиков, развалившись в кресле, повел осоловелыми глазами по собутыльникам, запел:

Генерал взял папиросу в зубы, толкнул Гусочку в плечо:

— Эй, ты! Как тебя? Огня!

Гусочка пошарил во внутреннем кармане черкески, выхватил зажигалку и, пошатываясь от опьянения, услужливо поднес огонек генералу. Хвостиков никак не мог попасть папиросой в горящий фитиль, бешено закричал:

— Что у тебя рука дрожит, собака? Кур крал, что ли?

— Никак нет, ваше превосходительство! — залепетал Гусочка. — Я сей мент припалю!

Он в страхе вытянул руку, наклонился вперед и, оступившись, ткнул зажигалку под самый нос генерала. Затрещали подпаленные усы. Хвостиков как ужаленный вскочил на ноги и, развернувшись, со всего плеча ахнул Гусочку в ухо так, что тот очутился под столом.

— Я тебе покажу, где раки зимуют! — разъярился генерал, выхватывая браунинг. — Где ты, голомозый [491] Голомозый — лысый, плешивый. — прим. Гриня ?

Но Гусочки уже не было в палатке. Не помня как, он выскочил из нее и метнулся за церковную ограду, крестясь и повторяя на бегу: