Петр Радченко - На заре

— Господи сусе! Господи сусе!

Бородуля подал Хвостикову коробку спичек. Тот закурил и успокоился. Отец Валерьян, напуганный гневной вспышкой генерала, облегченно вздохнул, перекрестился:

— Избави нас, господи, от всяких зол!

Пили и в штабе… Аншамаха внимательно наблюдал за всей этой дикой, разнузданной оргией. И дежурный по штабу, и часовые уже были навеселе. Время от времени к Аншамахе в конюшню наведывался Перевертайло, спрашивал:

— Как твои дела?

— Все в порядке! — отвечал Аншамаха. — Если… это самое… пойдет так и дальше, то мы выиграем.

Перевертайло снова отправился на площадь и, изображая из себя сильно подвыпившего, бродил между столами, пошатывался. Его больше всего интересовал Тупалов, и он следил за каждым шагом полковника. Тот почти не пил, но тщетно пытался уговорить штабистов воздерживаться от чрезмерного употребления спиртного. Его никто не слушал.

Вслед за Тупаловым, которого вызвал к себе Хвостиков, Перевертайло подошел к палатке, прислушался.

— Вот что, полковник, — сказал Хвостиков, выходя с Тупаловым из палатки, — я сейчас уезжаю в монастырь. Гулянку прекратишь в час или, в крайнем случае, в два часа ночи.

— Уже и так все пьяные, ваше превосходительство, — сказал Тупалов.

— Ничего, пусть повеселятся хлопцы! — махнул плетью Хвостиков. — Я и сам на сильном взводе. А ты?

— Я ничего, трезв, господин генерал.

— Молодец! — похвалил Хвостиков. — Итак, договорились. В два часа — шабаш [492] Шабáш — конец, довольно. — прим. Гриня ! А завтра с утра штаб переведешь в монастырь. Там безопасней.

Банкет закончился во втором часу ночи. Те, что еще держались на ногах, разбрелись по своим квартирам. Многие лежали на земле между столами. Одни бормотали что-то бессвязное, другие спали мертвецким сном и храпели на все лады.

Когда в станице установилась тишина, Аншамаха вывел из правленческой конюшни трех самых лучших лошадей: две запряг в бедарку [493] Бедарка, бидарка — одноосная лёгкая бричка. — прим. Гриня , одну оседлал. Тем временем Перевертайло снял часового, стоявшего у двери в штаб, и проник в комнату, где помещался Тупалов. Тот еще не спал. Увидев Перевертайло, он оторопело приподнялся на локте и замер в постели.

— Я к вам с донесением, господин полковник, — тихо сказал Перевертайло, оглядываясь по сторонам.

— Давай! — ответил Тупалов.

Перевертайло подошел к кровати и, окинув взглядом окна, приложил палец к губам:

— Тс-с-с!

Тупалов сунул руку под подушку, но Перевертайло в мгновение ока оглушил его могучим кулаком.

В комнату вбежал Аншамаха. Вдвоем они связали руки начальнику штаба, заткнули рот тряпкой и завязали глаза башлыком [494] Башлык — головной убор, похожий на остроконечный капюшон, заканчивающийся удлиненными концами, которые при необходимости завязывали, как шарф. — прим. Гриня .

Перевертайло поднял металлический ящик с секретными документами, вынес его во двор и установил на бедарку. Рядом с ящиком Аншамаха уложил Тупалова.

Ворота еще с вечера были широко раскрыты. Аншамаха вскочил на лошадь, Перевертайло сел в бедарку. Выехав на улицу, они помчались на северную окраину станицы. Заметив, что пристяжная и коренная идут в упряжке недружно, Аншамаха, ехавший позади бедарки, вырвался вперед. И кони теперь понеслись как стрелы.

Часовой, охранявший штаб со стороны улицы, во хмелю не сразу понял, что произошло, а когда раскумекал и стал палить в воздух, то было уже поздно.

Аншамаха припустил лошадь на полный ход, направляя ее на проселочную дорогу, что пролегала мимо общественного леса. Бедарка не отставала. А позади, в полутора верстах, с гиканьем и свистом широким фронтом неслась уже хвостиковская кавалерия…

Брезжил рассвет. С бугра Аншамаха и Перевертайло увидели, как вражеская конница, рассыпавшись по крас-нодольскому полю, пыталась взять их в кольцо. До леса, где держали оборону красноармейские части, оставалось около пяти верст. Лежавший в бедарке Тупалов очень мешал Перевертайло управлять лошадьми. Разведчики хотели уже покончить с ним, но в это время впереди показалась красная конница, скакавшая им навстречу. Одновременно открыла огонь и красноармейская батарея, заметившая вражескую погоню за бедаркой и всадником. Снаряды перелетали через беглецов и рвались далеко позади них, сметая хвостиковцев. Те поняли, что дальнейшее преследование бесполезно, и, повернув коней, ускакали в станицу.

Соловьев осторожно приоткрыл дверь кабинета секретаря областкома РКП(б). Черный, не присаживаясь, беседовал с каким-то высоким, стройным человеком, стоявшим спиной к выходу.

— Я не помешаю? — спросил комиссар, задерживаясь у порога.

— Наоборот, вы нам нужны, Геннадий Иннокентьевич, — ответил Черный.

Его собеседник обернулся, и Соловьев узнал в нем Орджоникидзе [495] Орджоникидзе , Серго (Григорий Константинович Орджоникидзе) — российский революционер (большевик) грузинского происхождения, из дворян; один из крупнейших руководителей ВКП(б) и Советского государства. В 1901–1905 гг. учился и окончил фельдшерскую школу в Тифлисе. В годы Гражданской войны — на руководящей работе в армии, один из организаторов разгрома Деникина, был назначен Чрезвычайным комиссаром южного района. В 1920 году возглавлял Северо-Кавказский революционный комитет. Телеграмма о решении Политбюро направить Орджоникидзе из Баку в Ростов для участия в ликвидации десантов направлена ему Лениным 20 августа 1920 года (см. Полн. собр. соч., 5 изд., т. 51, док. 471, с. 265). — прим. Гриня . Это был слегка горбоносый, смуглолицый кавказец с густой смолисто-черной пышной шевелюрой, небольшими усами и темными выразительными глазами. Улыбнувшись, он крепко стиснул руку комиссара, лукаво прищурился и с горским акцентом сказал:

— Говорят, у страха глаза велики. Не ожидал я, что здесь дело дойдет до эвакуации. Это плохо, когда военные и местные власти создают панику у себя в тылу.

Соловьев развел руками:

— Приказ об эвакуации подписан по прямому указанию Реввоенсовета.

— Знаю, знаю, дорогой, — сказал Орджоникидзе, продолжая стоять у кресла. — Командующий и вы, конечно, в данном случае ни при чем. Товарищ Черный ввел меня в курс событий. Очевидно, в Реввоенсовете кое у кого нервы не в порядке.

— Мне кажется, дело не только в нервах, Григорий Константинович, — заметил Черный. — Там какая-то хроническая болезнь недоверия к людям и излишней подозрительности.