Петр Радченко - На заре

— Но я все равно не выдам вас.

— Попадете в ЧК — и выболтаете все.

— Клянусь!

Шадур махнул рукой.

— Довольно! Клятва — это еще не гарантия.

— Глеб Поликарпович, голубчик, пощадите! — простонал Цветков. — У меня есть деньги, ценности… Я готов поделиться с вами, только оставьте меня в покое.

Шадур молчал. Из-за кустов вынырнули три тени. Тускло сверкнули ножи. Цветков вскочил со скамьи, приглушенно вскрикнул и упал на землю. Шадур рванулся в сторону, выстрелил раз-другой в могильные заросли и, спотыкаясь, громко взывая о помощи, выбежал на центральную аллею. На его зов и выстрелы прибежал Атарбеков с группой бойцов.

— Это вы, начснаб? — удивился Атарбеков. — Что случилось?

Стуча зубами, Шадур рассказал о происшествии. Атарбеков приблизился к скамье, чиркнул зажигалкой. Цветков лежал, уткнувшись головой в надгробный камень. В его горле зияла ножевая рана.

Поздно ночью, перед тем как уйти из штаба на квартиру, Фурманов заглянул в кабинет начальника особого отдела. Атарбеков, закончив допрос пленного штабс-капитана, сидел за столом и листал какое-то дело. Пепельница была полна окурков. Дым плавал по комнате, медленно уползал в распахнутое окно.

— Пора спать, Георгий Александрович, — сказал Фурманов. — Ты еще не угорел от дыма?

Атарбеков закашлялся, откинулся на спинку стула.

— Все равно не усну.

— Ну а штабс-капитан рассказал тебе что-либо полезное? — спросил Фурманов. — Ты его даже к себе в кабинет пригласил.

— То, что он сообщил, нам уже известно, — ответил Атарбеков. — Вот относительно улагаевской ставки — говорит, что она переехала в Гривенскую. Но это надо еще проверить.

Фурманов, прислонившись к столу, поинтересовался:

— А ты не задумывался над убийством Цветкова?

Атарбеков сел на диван.

— Я почти убежден, — сказал он, — что убийство Цветкова было заранее подготовлено. И знаешь, интуиция подсказывает мне о существовании какой-то взаимосвязи между Цветковым, Шадуром и даже Губарем, на след которого мы до сих пор еще не напали.

— Ты думаешь, что между ними была какая-то общность? — Фурманов остановил на нем вопросительный взгляд.

Атарбеков неопределенно пожал плечами.

— Сейчас я запросил личное дело Цветкова и вот изучаю, — сказал он.

— Есть что-нибудь?

— Пока нет. Характеристики отличные… Честный, исполнительный, преданный и так далее и тому подобное. — Атарбеков прищурился. — Кому понадобилось убивать такого праведника?

— А если это случайный хулиганский налет? — спросил Фурманов.

— Э, нет, — решительно возразил Атарбеков.

— Значит, ты в чем-то подозреваешь Шадура?

— Я сейчас говорю только о заговоре. Все как будто вполне логично. Цветков — директор военного завода. Шадур — начснаб армии… Встретились на похоронах, завели разговор. О чем? Неизвестно. Случайно забрели в темную аллею. И вдруг Цветков становится жертвой неизвестных убийц. Подчеркиваю: не Шадур, а Цветков!

— Но ведь Шадур чудом спасся, — сказал Фурманов. — Не начни он стрелять и звать на помощь — его могли бы тоже прикончить.

Атарбеков отрицательно покачал головой.

— Да, Шадур стрелял, звал на помощь, — проговорил он и положил расставленные руки на спинку дивана. — Но, говоря откровенно, стрелял он очень плохо. Бандиты были в нескольких шагах от него, и ни один из них не убит, не ранен. А, к твоему сведению, Шадур умеет стрелять отлично: на учебных стрельбищах не раз занимал первые места.

Фурманов взглянул на часы:

— Ну, Георгий Александрович, будет тебе ломать голову. Пошли спать. Утро вечера мудренее.

В штаб армии явились Аншамаха и Перевертайло. Они доставили пленного Тупалова и ящик с секретными документами. Балышеев представил разведчиков Орджоникидзе:

— Это наши ребята, побывали в стане генерала Хвостикова. С заданием справились отлично. — И тут же, указав на полковника, одетого в штатское, добавил: — Вот начальник штаба хвостиковской армии, а это секретные документы. Еще не смотрели, что там.

— Ай да молодцы! — воскликнул Орджоникидзе, поглядывая на пленного. — Право, молодцы!

Вошел Атарбеков. Балышеев указал ему на полковника:

— Принимайте, товарищ начальник, пополнение от Хвостикова.

Аншамаха начал рассказывать о своей разведке, о том, как брали начальника штаба. Орджоникидзе вдруг удивленно расширил глаза и, улыбнувшись, проговорил:

— Постойте, постойте. Что-то я припоминаю. Знакомо мне ваше лицо. Мы с вами где-то виделись. Конечно же, виделись! Только запамятовал где.

— Верно, товарищ Серго, виделись! — подтвердил Аншамаха и напомнил: — В семнадцатом году. В Тимашевской, когда… это самое… офицеров на бога брали [503] Брать на бога — то же, что брать на понт, брать на пушку — прибегая к различным уловкам, ухищрениям, добиваться от кого-либо чего-либо; запугивая кого-либо, добиваться чего-либо. — прим. Гриня .

Орджоникидзе громко рассмеялся.

— Именно на бога! Теперь вспомнил. — Весело тряхнув темной шевелюрой, он обернулся к Балышееву: — А знаете, Назар Борисович, это была любопытнейшая история. Поздней осенью семнадцатого года я направлялся поездом в Новороссийск. На станции Тимашевская мне доложили, что в станицу прибыл Бардиж [504] Бардиж — комиссар Временного правительства и член Государственной думы. .

Приехал и, знаете ли, потребовал, чтобы фронтовики сдали оружие. Я, не мешкая, тоже в станицу подался. На площади около старой церкви — два лагеря: с одной стороны — революционно настроенные казаки, с другой — монархисты. Бардиж грозился арестом станичному ревкому и всем фронтовикам, если они откажутся выполнять его приказ. Но те категорически отвергли его требование и за ночь организовали 5-й Тимашевский партизанский отряд. В ту же ночь, перед моим отъездом, на станцию неожиданно прибыл эшелон с офицерами, которые следовали из Ростова в Екатеринодар, где тогда власть была в руках атамана Филимонова. Я переговорил с Науменко, председателем ревкома, и мы отдали распоряжение начальнику станции отцепить от офицерского эшелона два вагона с боеприпасами. Железнодорожники загнали состав в тупик, отцепили вагоны, причем так ловко, что офицеры ничего не заметили. А дальше пошло еще ловче. Из чугунных труб и тележных колес мы соорудили «пушки». Накрыли их брезентами и подкатили к эшелону. Тимашевский ревком предложил офицерам сдаться, но те подняли шум. Тогда на них навели «пушки», и Науменко скомандовал: «Батарея, прямой наводкой по врагам революции!» При лунном свете наши «орудия» и в самом деле выглядели внушительно. Офицеры в испуге закричали: «Не стреляйте! Мы сдаемся!» Их обезоружили и направили в Новороссийск к революционным матросам. — Орджоникидзе глянул на Аншамаху: — Это его выдумка с «пушками»!