Петр Радченко - На заре

Лаврентий с двумя казаками заехал во двор Копотя, постучал плетью в окно, крикнул:

— Эй, хозяин!

На пороге показался Гаврила Аполлонович, ни живой ни мертвый от страха. Он снял шапку и, поклонившись, спросил с дрожью в голосе:

— Вам кого, товарищи?

— Белых шукаем, — ответил Лаврентий. — Не прячешь ли кого?

— Ей-богу, не прячу, — перекрестился старик. — Может, кто сам заховался, так рази я в ответе?

Казаки спешились, начали осматривать двор. Лаврентий, держа в руке карабин, полез на чердак дома. Из двери выглянула встревоженная Нина Арсеньевна, покосилась на лестницу. Ее взгляд показался Лаврентию подозрительным.

«Не иначе кто-то есть на горище!» — подумал он. А когда хозяйка робко сказала, что на чердаке никого нет, его подозрение усилилось. Напустив на себя грозный вид, он бросил:

— Нечего тут куплеты рассказывать!

Гаврила Аполлонович буркнул снохе:

— Не мешайся. Хай человек посмотрит.

Лаврентий открыл дверцы на чердак. Оттуда, точно из горячей печи, дохнуло таким жаром, что у него на мгновение остановилось дыхание. Он глотнул накаленный воздух, залез на чердак, заваленный всевозможным старьем, и, взяв карабин на изготовку, сторожко пошарил взглядом по сторонам, крикнул:

— Кто здеся? Вылазь!

Никто не отозвался. Лаврентий сделал несколько шагов вперед. О что-то споткнулся, пошарил рукой. У борова [511] Боров — здесь — горизонтальная часть дымохода, ведущая от печи к дымовой трубе. — прим. Гриня стояла четверть, оплетенная ивовой лозой. Лаврентий открыл пробку, поднес горлышко к носу — и просиял от удовольствия: в четверти была самогонка.

— Оце так находка! — воскликнул он, присаживаясь на сволок. — Моя ж ты сердешная…

Он уже не замечал чердачной жары. Торопливо расстегнув сумку, вынул из нее ломоть черного хлеба и головку лука, припал губами к горлышку четверти.

Через несколько минут Лаврентий поставил четверть между коленями и, пьяно покачиваясь, запел:

Нина Арсеньевна услышала его пьяное гудение, сказала встревоженно:

— Марьянка! Казак на горище! Там же водку мы схоронили от батьки. Чуешь, поет.

— Ну и пусть! — улыбнулась Марьяна. — Разве вам жалко водки?

Нина Арсеньевна вышла из дома, окликнула казака, поившего коня у колодца, спросила:

— Чи не случилась беда с вашим товарищем на горище? — И объяснила: — Водка у меня там.

В калитке показался Охрименко, крикнул:

— Поехали, хлопцы!

— Лаврентий Левицкий на горище, — ответил казак. — Кажись, водку надыбал.

Охрименко бросился на чердак, нашел Лаврентия уже клюющего носом, отобрал у него четверть, окликнул казаков и вместе с ними стащил Лаврентия с чердака.

Во второй половине дня Приморско-Ахтарская была полностью очищена от разрозненных отрядов Улагая. На улицах, во дворах еще были свежи следы минувшего боя.

Аншамаха стоял посреди своего разгромленного двора. Сквозь слезы он смотрел на пепелище родной хаты, на обуглившиеся стволы деревьев. Можно выстроить новую хату, посадить другие деревья, но нельзя вернуть верного, заботливого и любящего друга — жену. Ее расстреляли белые третьего дня вместе с другими станичниками. Как потерянный вышел Аншамаха за ворота, сел на коня и, еще раз оглянувшись на пепелище, тихо направился к берегу моря, туда, к яру, где были расстреляны ахтарцы и она — его подруга.

На окраине станицы, разместившись в саду, обедали казаки. У плетня на колоде сидел гармонист. Будто плача, пела в его руках тальянка.

От этой песни еще горестнее стало на душе у Аншамахи. Он хотел умчаться, чтобы никто не заметил слез на его глазах, но в это время гармонист поднял голову, взглянул в его сторону. Аншамаха мгновенно узнал этого человека. В памяти отчетливо промелькнула картина расстрела в Украинском: вечер, толпа на краю яра, кривоногий хорунжий, залпы в беззащитных людей. И этот, что теперь играл на тальянке; та же на нем белая мерлушковая папаха с заломленным верхом, кажется немного великовата для его головы, та же черкеска, но только без серебряных погон. Он выстрелил тогда в воздух и крикнул: «Не забывай Матвея Охрименка!»

Аншамаха остановил коня и, вглядываясь в лице гармониста, окликнул:

— Охрименко!

Гармонист оборвал пение, сжал тальянку, отозвался:

— Я Охрименко!

Аншамаха спешился, подошел к нему. С минуту они молча глядели друг другу в глаза.

— Не узнаешь? — спросил Аншамаха.

— Шось не помню, — пожал плечами Охрименко

— А я не забыл тебя, — сказал Аншамаха и напомнил, где и при каких обстоятельствах произошла их первая встреча.

Охрименко улыбнулся как-то растерянно, промолвил

— Да, было такое… — И, помолчав, кивнул головой объяснился: — Не удивляйся. С вами я теперь, за Советы воюю.

— Ну, спасибо тебе, товарищ Охрименко! — поблагодарил Аншамаха и обнял его по-братски.

Шмели вернулись домой. Прежде чем войти в хату оглядели двор. На стене клуни во всю длину тянулась сеть, висели вентеря [513] Вентерь — рыболовная снасть типа ловушки. — прим. Гриня ; на срубе колодца стояла деревянная бадья; у конюшни — перевернутая лодка; перед сараем — арба с поднятыми оглоблями… Но в конюшне, сажке [514] Сажок — небольшой сарайчик, приподнятый на чурках, для содержания свиньи. — прим. Гриня и курятнике тихо. Пару лошадей, корову, трех свиней, семь овец и всю птицу забрали улагаевцы. В амбарчике тоже хоть шаром покати.

Из сенец выбежала черная собака и, увидев людей шарахнулась в сторону. Шмели вошли в хату. В комнатах мебель перевернута, поломана, одежда выброшена из сундука, со стен сорваны картинки и фотографии. Увидев этот разор, Гликерия Семеновна заплакала. Гордей Анисимович поднял опрокинутый стол, поставил у окна сказал:

— Ты, Луша, бога благодари, что мы живы остались. А вещи — дело наживное.

С церковной площади донеслись звуки похоронного марша. Гордей Анисимович снял шапку, отвернулся окну, чтобы скрыть от жены душевную боль.

«Может, и наш Юня…» — подумал он, и мысль о том, что сына, возможно, нет уже в живых, ужаснула его

— Слышишь, хоронят кого-то, — промолвила тихо Гликерия Семеновна и, перекрестившись, пробормотала: — Помяни, господи…

У ворот остановился верховой. Гордей Анисимович выглянул из окна и, захлебываясь от радости, крикнул:

— Луша… Юня приехал!

Гликерия Семеновна бросилась к выходу. Старик побежал за ней.

Завечерело. Нина Арсеньевна сидела у открытого окна и грустно смотрела в сад. Свекор закрылся у себя в комнате и вот уже больше часа не показывался. Марьяна куда-то ушла.