Петр Радченко - На заре

Лихачева с приятельницами возвращалась домой на фаэтоне. У гостиницы «Европа» [518] Гостиница «Европа» располагалась на пересечении улиц Мира (с 1920 по 1951 — Пролетарская) и Красной. В 1943 г. здание было взорвано уходящими из города немецкими войсками. После войны здесь разбили небольшой сквер. Сейчас на этом месте ресторан (напротив отеля «Hilton Garden Inn Krasnodar») — прим. Гриня игуменья попросила извозчика остановиться, сошла на тротуар и, подобрав подол длинного черного платья, направилась в свой номер. Лихачева и Пышная, поджидая ее, разглядывали пешеходов, сновавших по улице, колонны красноармейцев, возвращавшихся с митинга. Четко печатая шаги по мостовой и ощетинясь холодной сталью вороненых штыков, бойцы с удалью распевали песни.

Вернулась игуменья. Когда фаэтон тронулся, Лихачева наклонилась к ней, спросила шепотом:

— Ну как?

— Я остаюсь, — ответила игуменья. — Глеб Поликарпович все уладил.

— И ты думаешь, что-нибудь получится?

— Чем черт не шутит, — улыбнулась игуменья. — Всяко может быть.

Девильдо-Хрулевич прохаживался по салон-вагону бронепоезда и изредка поглядывал на свое отражение в зеркале. Он был доволен своим внешним видом и чувствовал, что его речь на митинге произвела на слушателей хорошее впечатление. Но выступление Жебрака продолжало тревожить его самолюбие. Он еще никогда и никому не прощал подобных вещей и сейчас, подобрав удобный момент, решил свести счеты с комиссаром армии.

Дежурный доложил о прибытии Орджоникидзе.

— Просите! — сказал Девильдо-Хрулевич и, сев за письменный стол, напустил на себя вид, что по горло занят делами.

Вошел Орджоникидзе. Девильдо-Хрулевич оторвал глаза от черновика очередного донесения в Реввоенсовет, поднял голову и сказал извиняющимся тоном:

— Присаживайтесь, Григорий Константинович. Я сейчас… одну минуточку.

Орджоникидзе опустился в кресло. Девильдо-Хрулевич дописал свой рапорт и, передав его молодой женщине, видимо телеграфистке, показавшейся в дверях салона, закурил.

— Есть какие-нибудь изменения на фронте? — наконец спросил он, присаживаясь за круглый стол.

— Есть, — сухо ответил Орджоникидзе. — По линии Степная–Гречаная Балка–Поповическая [519] Сейчас — станица Калининская. — прим. Гриня –Старонижестеблиевская–Славянская [520] Сейчас — город Славянск-на-Кубани. — прим. Гриня мы перешли к обороне.

— Почему? — удивленно вскинул брови Девильдо-Хрулевич.

— Противник перегруппировал силы и стал оказывать сильное сопротивление на этом участке.

— Плохо, очень плохо!

— Могло быть хуже, — заметил Орджоникидзе. — Ведь вы, Лев Самуилович, по сути дела обезглавили Приуральскую бригаду, которая действует на этом фронте.

Девильдо-Хрулевич снял пенсне, сощурился:

— Простите, Григорий Константинович. Я не понимаю вас. О чем вы?

— О том, что вы без ведома командующего сняли командира Приуральской бригады товарища Семашко, — ответил Орджоникидзе. — И не только Семашко. Лично я считаю, что подобное самовольное вмешательство в дела армии ведет к снижению ее боеспособности.

Девильдо-Хрулевич надел пенсне, нервно постучал пальцами по столу.

— Не забывайте, что я, как член Реввоенсовета, правомочен принимать такие решения.

— А вы в свою очередь не забывайте, что деятельность Реввоенсовета и каждого его члена в отдельности контролируется партией! — напомнил Орджоникидзе.

— Значит, вы склонны замазывать непростительные ошибки таких, как Семашко? — проговорил, вскипая, Девильдо-Хрулевич. — Ведь из-за оплошности этого Семашко я едва не погиб. Шутка ли — угодить под артиллерийский обстрел!

— На фронте это не диво, — усмехнулся Орджоникидзе. — Бойцы и днюют и ночуют под огнем. И тот же Семашко каждую минуту рискует жизнью.

— Но он завез меня в самый ад! — вскричал Девильдо-Хрулевич. — А что, если это было сделано умышленно?

Орджоникидзе неодобрительно сдвинул брови:

— Лев Самуилович, вы это всерьез или шутите?

— Пусть Семашко будет впредь осмотрительнее, — сказал Девильдо-Хрулевич, уклонившись от прямого ответа. — Мне кажется, что человек, которого я назначил на его место, справится с должностью командира бригады не хуже, чем Семашко.

— Назначили опять-таки без ведома командующего — сказал Орджоникидзе. — И я категорически возражаю против этого назначения. Бойцы любят Семашко, за ним они готовы пойти на смерть, а сейчас, если хотите знать, дисциплина в их рядах сразу упала. И чтобы поднять их боевой дух, надо немедленно вернуть им любимого командира. На этом настаивают и Левандовский, и Жебрак, к ним присоединяю свой голос и я.

Девильдо-Хрулевичу не хотелось отменять свой приказ. Он боялся, что этот шаг подорвет его авторитет как члена Реввоенсовета.

— Кстати, Григорий Константинович, вы хорошо знаете товарища Жебрака? — спросил он после непродолжительного молчания.

— Да, хорошо, — ответил Орджоникидзе. — А что?

— Жаль, что вы не присутствовали на митинге, — сказал Девильдо-Хрулевич. — По-моему, у Жебрака очень шатки политические убеждения. Ведь он, по сути дела, ревизует подтвержденную жизнью истину о том, что кубанское казачество, да и не только кубанское, являлось одним из столпов царского самодержавия и принадлежит к самым реакционным сословиям. В своей речи я упомянул лишь о казачьей верхушке, которая целиком поддерживает Врангеля, но о бедняцкой и середняцкой массе казачества я умышленно умолчал. А он, видите, дополнил меня или даже осторожно поправил, заявив во всеуслышание, что сейчас казак бедняк и середняк уже переродился и идет вместе с Советской властью. Какая чушь! Все казачество в принципе как было реакционно, так и остается нашим врагом.

— Но жизнь подтверждает обратное, — возразил Орджоникидзе. — В конце концов, основная масса казачества определенно симпатизирует Советской власти и сражается за нее. К чести товарища Жебрака, он глубоко и правильно разбирается в этом вопросе, вернее, следует ленинскому указанию о необходимости дифференцированного подхода к людям.

— И все же я остаюсь при своем мнении, — сказал Девильдо-Хрулевич.

— Ну, а относительно Семашко как? — напомнил Орджоникидзе. — В Реввоенсовет обращаться или вы сами соответствующие указания дадите?

— Ладно, бог с ним! — сдался Девильдо-Хрулевич. — Я сегодня отменю свой приказ. — И тут же пригласил Орджоникидзе отужинать с ним.

— Благодарю! — отказался Орджоникидзе. — Через пятнадцать минут мне нужно быть на бюро областкома.

— Подождут! — махнул рукой Девильдо-Хрулевич. Подумаешь, каких-нибудь полчаса.

— Нет, нет, не могу! — категорически возразил Орджоникидзе.