Петр Радченко - На заре

Южнее Роговской тянется заболоченная речушка Гречаная Балка, впадающая в Кирпильский лиман. По ее берегам почти непрерывной цепью разбросались хутора, скрытые в зелени фруктовых садов. На левом берегу реки, за стеной густых камышей, занимали оборону белогвардейцы, отошедшие сюда под напором войск 9-й Красной армии. На правом берегу, в хуторе Гречаная Балка, размещался штаб 3-й Отдельной казачьей кавбригады Воронова. Вдоль всей линии фронта стояла тишина. Пользуясь передышкой, противник вел перегруппировку сил, подтягивал к передовым позициям резервы и приводил в порядок оружие.

После полудня двор гречанобалковской школы стал наводняться бойцами. Усевшись на землю перед наспех сбитым деревянным помостом, они ждали выступления самодеятельных артистов, поторапливали комсомольцев, суетившихся тут же на сценической площадке.

— Скоро ваш тиянтер будет?

— Давай хвокусников!

— И танцуристов!

— Шевелись, комсомолия!

Гомон не умолкал. В воздухе плавал табачный дым. Пахло махоркой и потом.

Но вот приготовления закончились. На сцену поднялась Аннушка Балышеева в легком белом платье, белых туфлях.

— Похлопаем, братцы! — крикнул кто-то из красноармейцев.

Над двором прокатилась шумная волна рукоплесканий. Бойцы не жалели ладоней, хлопали азартно, дружно, оглашая окрестности веселыми выкриками.

— Товарищи! — звонко обратилась Аннушка к зрителям. — Наши артисты такие же бойцы, как и вы, поэтому не судите их строго. Будут и плясуны, и певцы, и музыканты. Возможно, кто-нибудь из вас хочет выступить в этом самодеятельном концерте. Милости просим! — Она лукаво подмигнула: — Есть такие?

В ответ полетело:

— Найдутся!

— Починайте, а там видно будет!

— Тогда приступим! — сказала Аннушка. — Первым выступит Демка Вьюн. Вы знаете, товарищи, что польские паны сорвали в Минске мирные переговоры с Советской Россией. Пилсудский, подстрекаемый английскими и французскими буржуями, петушится. Вот вы сейчас и увидите этого польского петуха-забияку.

Из-за ширмы выбежал Демка в наряде, изображавшем желтогрудого петуха, с черными крыльями, в красных сапогах, на которых торчали длинные шпоры. Бойцы встретили его громким хохотом.

Выон захлопал крыльями, изогнул шею и хрипло закричал:

— Ку-ка-ре-ку-у-у!

Хохот усилился. Демка выпятил грудь, напыжился, воинственно вскинул крылья и, похаживая по сцене, вскричал:

Остановившись посреди сцены, он зашаркал ногами, звякнул шпорами:

Зрители покатились со смеху, горланили одобрительно:

— Оце так пан!

— Так его, Демка, так!

А Вьюн, ободренный такой реакцией, петушился еще больше:

Затопав ногами, он перекосил лицо и, пыша злостью, продолжал:

И вдруг оборвал крик, испуганно прислушался, затем заметался по сцене и трусливо опустил крылья. Голос его задрожал, наполнился страхом:

Озираясь по сторонам, волоча по полу крылья, петух-забияка бросился наутек. Хохот, крики, аплодисменты слились в сплошной восторженный гул.

— Демка, даешь еще!

— Будет то самое и Пилсудскому!

— Браво, Демка!

Вьюн широко, счастливо улыбаясь, снова показался на сцене, уже в своей обычной одежде, неловко раскланялся и, еще раз прокричав «ку-ка-ре-ку-у-у!», скрылся за ширмой.

Прошло не меньше минуты, пока наконец начал затихать шум. Аннушка объявила:

— А теперь перед вами выступит медицинская сестра санитарного поезда Софья Калита.

На сцену вышла Соня в гимнастерке, темно-синей юбке и туфлях. Тяжелые черные косы с алыми лентами лежали на ее груди. В правой руке — цветок ромашки. Увидев сотни бойцов, перед которыми ей предстояло петь, Соня ощутила на себе их взгляды, зарделась от смущения, опустила глаза. Охрименко с двухрядкой в руках наклонился к ней, шепнул ободряюще:

— Починаем!

Пальцы его побежали по серебряным пуговкам ладов, и Соня, услышав мотив, оживилась, подняла голову, запела:

На ее лице играла улыбка, в глазах поблескивали озорные огоньки, а голос лился свободно, по-соловьиному звонко. Соня не только пела. Она перевоплощалась в ту девушку, о которой говорилось в песне. Надув губы и недовольно вздохнув, начала второй куплет:

И какой же лукавой, шаловливой выглядела Соня, когда запела третий куплет:

Едва замерла последняя нота, как бойцы неистово захлопали в ладоши и подняли такой шум, что казалось, на школьном дворе началась рукопашная. Соню не отпускали со сцены, требовали, чтобы она пела еще и еще.

И вдруг Соня услышала голос Виктора Левицкого:

— Спой мою любимую!

Соня увидела его в тени акации, крикнула:

— Спою!

И она запела любимую песню Виктора:

Песня захватила всех. Бойцы сидели не шевелясь, задумчивые, растроганные. А Виктор смотрел на Соню, вслушивался в ее чарующий голос и не мог налюбоваться ею…

Лаврентий Левицкий вышел на окраину хутора, постоял у придорожного колодца, затем медленно побрел к кургану, одиноко вздыбившемуся среди пустынной степи.