Петр Радченко - На заре

«Что теперь будет с нами?» — подумала Нина Арсеньевна, тщетно силясь отогнать от себя мысли о муже, бежавшем с белыми, и о тех бедах, которые он причинил ахтарцам.

Из-за кустов сирени долетел приглушенный голос Марьяны:

— Ну пойдем, чего же ты?

— Да вроде неудобно, — ответил мужской голос. Лучше тут посидим.

«Юнька Шмель!» — догадалась Нина Арсеньевна.

— Надо же маме сказать, — проговорила Марьяна.

— Ладно, пошли, — согласился Юнька.

Нина Арсеньевна вышла к ним навстречу, пригласила Юньку в дом. В комнате гость снял шапку, несмело опустился на стул. Марьяна остановилась у стола.

— Совсем или на время приехал? — спросила Нина Арсеньевна, обращаясь к парню.

— Солдат же я… — стеснительно улыбнулся Юнька. — Вот кончим с беляками, тогда насовсем вернусь. Наверно, завтра опять в поход.

— И я с ним! — выпалила Марьяна.

— Разве можно пугать меня так? — сказала Нина Арсеньевна с укором.

Марьяна потупилась, загорелась румянцем.

— Я не пугаю, мамочка… Хочу в армию.

— В какую армию? — вскрикнула Нина Арсеньевна.

— В Красную, конечно, — ответила Марьяна.

— Да ты в своем уме?

— В своем.

Нина Арсеньевна, казалось, потеряла дар речи, растерянно смотрела то на дочь, то на Юньку.

— А я что буду делать без тебя? — спросила она наконец сдавленным голосом.

Марьяна обняла ее за плечи, заглянула в глаза.

— Не сердись, мамочка. Война скоро закончится. Да и не так далеко буду я от тебя.

— Это он уговорил? — Нина Арсеньевна указала на Юньку, который сидел как на иголках.

— Нет, я сама решила, — ответила Марьяна. — В армии много девушек. Разве я хуже других? Сестрой милосердия буду или еще кем. Ты должна отпустить меня, мамочка.

— А если не отпущу?

Марьяна ничего не сказала, но в ее взгляде была такая решимость, что Нина Арсеньевна поняла: дочь не удержать дома.

К шести часам вечера на Крепостной площади собрались несколько тысяч человек: рабочие, служащие, конторщики, воинские части Екатеринодарского гарнизона.

А по Красной улице сюда все еще продолжали двигаться колонны людей, как на праздничной демонстрации, со знаменами, оркестрами и песнями.

У старой церкви возвышалась трибуна, украшенная боевыми знаменами. Над толпой колыхались транспаранты с призывными надписями: «Помните о Врангеле! Смерть Врангелю!». Было знойно. Блестели штыки винтовок, ярко алели полотнища флагов, и огромная толпа выглядела празднично-пестрой, красочной. Все ждали, когда на трибуну поднимется член Реввоенсовета Республики, прибывший в Екатеринодар.

Девильдо-Хрулевич уже мчался в открытом автомобиле с вокзала, где стоял его бронепоезд. Холодно, безучастно поглядывая на горожан, толпившихся на перекрестках, он снова и снова вспоминал с содроганием о том, как едва не погиб под Приморско-Ахтарской, где неожиданно его автомобиль оказался в зоне артиллерийского обстрела.

«Это, пожалуй, чистая случайность, что я уцелел», — думал он, чувствуя, как по спине бегают мурашки. Сияв пенсне, он дохнул на стекла, протер их надушенным платочком и пригладил рукой пышную смолисто-черную шевелюру, которая лоснилась от бриллиантина, как атласная. Пенсне снова заняло свое место на переносице. Затем Девильдо-Хрулевич со свойственной ему педантичностью принялся осматривать свой щеголеватый военный костюм: сдул с рукава темно-зеленой гимнастерки соринку, подтянул повыше голенища начищенных сапог. И вдруг обнаружил: блестящая желтая пуговица на левом обшлаге рукава болтается на одной ниточке.

— Безобразие! Черт знает что такое! — проворчал Дезильдо-Хрулевич. — Придется взгреть нашего портняжку!

Оторвав пуговицу, он заерзал на сиденье. Шофер заметил нервозность своего начальника, спросил:

— Что случилось, Лев Самуилович?

Девильдо-Хрулевич показал ему пуговицу:

— Вот, видишь, оторвалась… А мне предстоит публичное выступление. Нехорошо, ах как нехорошо получилось!

— Да никто и не заметит, что ее нет, — сказал шофер.

Девильдо-Хрулевич недовольно насупился:

— Не говорите лишнего!.. У военного руководителя всегда должен быть безукоризненный порядок. А внешность, вид его — тем более! Сила примера.

— Если так, то давайте вернемся и пришьем пуговицу, — предложил шофер.

— Пожалуй, — согласился Девильдо-Хрулевич.

Время уже давно перевалило за шесть часов, а Девильдо-Хрулевич не появлялся на площади. Толпа изнывала от духоты. Игуменья, Лихачева и Пышная, стоявшие вблизи трибуны, перебрались в тень белолисток [515] Белолистка — тополь белый, или тополь серебристый. — прим. Гриня , где располагался духовой оркестр. К ним присоединился Шадур.

— Ну что? — спросила его игуменья.

— Не волнуйтесь, Вера Аркадьевна, — улыбнулся начснаб. — Все в порядке. Он примет вас.

По толпе пробежала волна оживления. С Красной улицы на площадь въехала машина Девильдо-Хрулевича. Оркестр заиграл встречный марш. Войска взяли винтовки на караул. И вот наконец под гром оваций Девильдо-Хрулевич подъехал к трибуне. Приняв рапорт от начальника Екатеринодарского укрепленного района Ковтюха, он в сопровождении секретаря областкома Черного, командующего Левандовского и других военных взошел на трибуну и приветливо помахал рукой над головой. Снова вспыхнула овация, длившаяся несколько минут. Упиваясь зрелищем столь восторженной встречи, Девильдо-Хрулевич обернулся к секретарю областкома:

— Я полагаю, товарищ Черный, пора начинать.

— Мы ждали вас, — ответил секретарь. — Митинг намечался на шесть часов.

— Знаю, — буркнул Девильдо-Хрулевич. — У меня был срочный разговор с Москвой.

Черный склонился над перилами трибуны, поднял руку и, когда площадь утихла, сказал:

— Товарищи красноармейцы, рабочие, служащие и жители города Екатеринодара! Разрешите митинг гнева и протеста против высадки врангелевских десантов в нашей области считать открытым! Слово предоставляется члену Реввоенсовета товарищу Девильдо-Хрулевичу!

Девильдо-Хрулевич протер пенсне, водрузил его на нос и, приблизившись к перилам, повел глазами по притихшему людскому морю, кашлянул и произнес звонким голосом:

— Товарищи! Я приветствую вас от имени нашей Красной Армии, рабочего класса всей страны, и в первую очередь рабочих и работниц Москвы!

Толпа зааплодировала. Девильдо-Хрулевич выждал, пока утихли рукоплескания, продолжил:

— Товарищи! Сегодняшняя наша встреча имеет сугубо военный характер. Мы собрались сюда для того, чтобы заявить как внутренней, так и внешней контрреволюции свое грозное, непоколебимое «нет!».

Соня стояла в группе санитарок, доставивших в город раненых бойцов. Слушая речь Девильдо-Хрулевича, она изредка поглядывала по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из краснодольцев и вдруг нежданно-негаданно встретилась взглядом с игуменьей. Та улыбнулась, приветливо кивнула головой, но Соня поспешно отвернулась, сделала вид, что не узнала настоятельницу, которая здесь, на митинге, была облачена совсем не по-монашески. Собственно, Соня не испытывала чувства неприязни к игуменье и до сих пор была убеждена, что матушка не имеет никаких преступных связей с бандой Набабова, но почему-то сейчас встреча с ней была очень неприятна.