Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

Назавтра, когда нужно было подняться и приготовить завтрак для мужчин, Соре-Ривка не смогла слезть с кровати. В последнее лето с ней уже несколько раз случалось такое. Как Соре-Ривка ни силилась встать, ноги оставались свинцовыми колодами, над которыми она не имела власти. Аншл, подойдя к кровати, пробормотал:

— Лежи, Соре-Ривка, отлежись денек, и тебе станет лучше.

Вот горе! Как она может улежать в кровати, когда в доме нет никого, кто приготовил бы что-нибудь, — эти мысли поднимали ее с ложа. Ей жаль Аншла, Двойру, остальных тружеников, но что же ей делать, когда ноги не повинуются…

И Двойра вместе с младшенькой сестренкой Фейгеле, которая последнее время много помогала матери по хозяйству, приготовили к столу, сварили кофе, сделали сандвичи, чтобы взять с собой «ленч».

— Кто помоет посуду? Стоит немытая со вчерашнего вечера.

Соре-Ривку всегда мучила проблема — кто вымоет посуду. Последнее время она к вечеру падала с ног от усталости и, будучи не в силах помыть посуду, оставляла это на завтра. Если мальчики уходили в школу, тогда пропало — мыть посуду доставалось ей, если же они в школу не шли — так завел старший сын Соломон, — посуду мыли мальчики. «Так ведется, — сказал он, — во всех американских домах». Но мальчики нашли надежный способ увильнуть от этой работы. Как только грозит, бывало, мытье посуды, они вдруг испытывали приступ благочестия — принимались молиться… Сорванцы знали, что мать не станет отрывать их от молитвы, а предпочтет перемыть посуду сама.

Так было и на этот раз. Услышав про мытье посуды, мальчики тотчас взялись за молитвенники. Но сегодня уловка не удалась — Аншл рассердился, закатил оплеуху одному и дал подзатыльник второму.

— Полюбуйтесь только на моих праведников. Вдруг на них набожность напала. Как раз когда мама больна, их охватывает благочестие.

— Аншл, я сама помою посуду, — отозвалась из кровати Соре-Ривка, — сейчас сойду.

Теперь мальчики сжалились над матерью и не дали ей встать с кровати.

— Мы помоем посуду, ма. — Дети покончили с молитвой и взялись за посуду — один мыл, другой вытирал, и оба втихомолку лягали друг друга.

Когда стало поздно и нужно было выйти купить что-нибудь на ужин, Соре-Ривка себе сказала: «Что же я лежу? Что я себе за праздник устроила?» — и попыталась вылезть из кровати. Голова у нее закружилась, перед глазами все замелькало, и она упала навзничь. Дома никого не было. Старшие дети были на работе, а младшие — на улице. Она дождалась, пока зашла Фейгеле, и сказала ей:

— Иди позови ко мне соседку.

Миссис Баркин, полная добродушная женщина, родом из Галиции, вошла с засученными рукавами и разгоряченным лицом, — видимо, жарила что-то в эту минуту.

— Что с вами, миссис Злотник?

— Сама не знаю, мельтешит что-то перед глазами… А я еще ничего не купила на ужин. Становится поздно.

— Все это от печени. У моей матери, светлой памяти, было то же самое. Несколько соленых ванн, и все как рукой снимет. Лежите, лежите, не двигайтесь.

— А кто же сварит, приготовит ужин? Сейчас ведь придут, голодные…

— Лежите, лежите, уж как-нибудь сварят. Я сейчас же пойду в мясную — ваш старик любит печенку? Я сегодня видела у мясника телячью печенку. Свеженькая — она так аппетитна! Жаль, что я сегодня готовлю копченое мясо. Так как же, принести вам фунт печенки? У меня есть немного вчерашнего щавелевого борща — сейчас принесу, этот борщ с картофелем — объеденье!

— Вы это сделаете?

— Сделаю, сделаю… Лежите, лежите… Сейчас принесу борщ.

Женщина убежала и тут же вернулась с горшком, снова убежала и принесла в горшке свежий бульон, взятый ею в румынском ресторане для «больной соседки». Она опять убежала и привела с собой другую женщину — миссис Рабинович с верхнего этажа, ту самую миссис Рабинович, которая считала, что все недомогания — от ревматизма, и рекомендовала Соре-Ривке домашнего врача своего мужа. Последняя вскоре принесла бутылку с жидкостью для растирания, которое прописал ей домашний врач, — от этого средства все болезни как рукой снимает. Миссис Баркин не дала той долго разглагольствовать.

— Миссис Рабинович, примитесь за уборку подвала, а я позабочусь, чтобы для мужчин был готов ужин, когда они придут с работы.

— Фейгеле! Где Фейгеле? — звала из кровати Соре-Ривка.

— Я позову ее, а вы не двигайтесь и не волнуйтесь — от волнения увеличивается печень. Все это — «нервы»! — заключила миссис Баркин и, накинув на себя платок, вышла на улицу. Миссис Рабинович принялась за уборку подвала.

Вскоре миссис Баркин привела с улицы Фейгеле и усадила ее за чистку картофеля, сама же принялась варить ужин, не переставая говорить о печени и о своей матери, светлой памяти, умершей «от печени».

Соре-Ривка легко принимала все эти заботы, потому что сама не раз делала то же для других…

Когда Аншл пришел с работы и застал Соре-Ривку в кровати, он испугался — это было так непривычно.

Из сыновей дома был только старший, Соломон, который жил отдельно и работал в обувном магазине своего свата. Голубчик Мозес был в конторе (парень работал разносчиком товаров и всю неделю с тюками мануфактуры на плечах ходил по деревням). А баловень отца, приверженный к науке Иойне-Гдалье, работал на летней площадке где-то в горах, копил деньги, чтобы иметь возможность зимой целиком отдаться занятиям.

Аншл не знал, что делать. Растерянный, стоял он у кровати больной жены, щипал бородку и спрашивал:

— Что тебе, Соре-Ривка, а?

— Ничего… Все это — от увеличенной печени. У моей матери, светлой памяти, было то же самое, — ответила соседка за Соре-Ривку. — Она примет несколько соленых ванн в Куни-Айленде, и боли пройдут.

— Ты нехорошо себя чувствуешь, Соре-Ривка? — повторял Аншл.

— Мне теперь уже лучше, — отвечала Соре-Ривка.

— Идите ужинать, реб Аншл. Не знаю, будет ли вам по вкусу… Конечно, не то, что блюда вашей жены, — говорила миссис Баркин.

А Соре-Ривке только и оставалось, что хворать.

Когда пришел из конторы Голубчик Мозес и узнал, что мать слегла и что ей, по словам соседей, нужны морские ванны, он ни о чем ином слышать не хотел, настаивал, чтобы она, не мешкая, выехала в Куни-Айленд принимать морские ванны. И однажды, в воскресный день, дети взяли мать с собой в Куни-Айленд. Еле живая вернулась Соре-Ривка оттуда.

После этой поездки мать два дня ходила с повязанной головой, в волосах торчали кусочки лимона (средство от головной боли). Она еще долго потом не могла прийти в себя. Но едва она оправилась и изгнала из памяти Куни-Айленд, случилось нечто другое, что заставило ее забыть о своем недуге. Это была затея с «книгой».

Голубчик Мозес, который еще на родине показал себя купцом, не переставал думать о торговой карьере с того самого дня, как ступил на американскую землю. У него была недурная голова на плечах, парень знал толк во всяком деле — вот он и присматривался, приглядывался и заключил, что торговлей вразнос можно в Америке сделать карьеру, — «находясь при этом деле, можно к чему-нибудь прибиться — в кармане всегда водится живая копейка, и ты сам себе босс». Взявшись за торговлю вразнос, он уже не отступался — таскал тяжести, не ленился лишний раз пройтись для дела, на два, на три дня уходил в поселки близ Нью-Йорка, в Нью-Джерси, доставлял фермерам на дом все, что им нужно. Парень он крепкий, до работы охоч, у него пара сильных ног, здоровенные плечи, — вот он и шагает от фермы к ферме, таща два больших мешка — один на плече, другой в руке. В поселке ему нередко представляется случай поработать на себя, и он, в обход правил, втайне от хозяев, продает фермерам свой собственный товар — какое-нибудь украшение на выплату, будильник, складной нож с вилкой — и без ведома хозяина ведет собственную «книгу расчетов». Таким образом Мозес накопил сто двадцать долларов — как ни щедр, как ни добр по натуре был этот парень, как ни любил свою мать, он умел сберечь цент, недоедал, недосыпал, не разрешал себе никаких излишеств, только бы чего-нибудь достигнуть.