Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

Бухгольц припал к ее ногам, терся у ее ног, как собака, метался, целовал ее ботинки, платье, руки. Минуту спустя он поднял ее, как ребенка, держал на руках и носился с ней по комнате:

— Суженая моя, счастье мое, моя судьба, пришедшая ко мне в дом, скажи, что я должен сделать? Что я должен сделать для тебя? Может, выброситься из окна на улицу?

— Нет. — Двойра с улыбкой в заплаканных глазах качала головой.

— Понимаешь, я не считал себя достойным такого счастья, понимаешь?

— Да, — Двойра утвердительно кивала головой.

— Мать моих детей! — крикнул он в диком восторге.

Двойра рукой зажала ему рот.

Вскоре они снова сидели у затопленной печурки. Бухгольц принес хлеб, масло, четверть фунта кофе, и Двойра приготовила первый завтрак в своем собственном хозяйстве. Они снова говорили о своих планах. Выяснилось, что Двойра пришла не с пустыми руками — она принесла свой заработок за последнюю неделю — двадцать четыре доллара. Сказалось и то, что она была дочерью Соре-Ривки, — в ее сумке нашлись такие вещи, как пара простынь, несколько полотенец — предметы, в необходимости которых Бухгольц, собственно, не был вполне уверен. Бухгольц настаивал на том, чтобы немедленно отправиться на Первую авеню и у уличных торговцев, у итальянцев, купить хозяйственную утварь. Идея — вместе с Двойрой завести домашнее хозяйство — так завладела его мыслями и так распалила его энтузиазм, что он решился на такое, на что до сих пор не мог заставить себя решиться даже в самые критические минуты, которых в его жизни было немало. У Бухгольца был преуспевающий брат «олрайтник», как их здесь называют, торговец мебелью, у которого дела шли хорошо. Его мебельный магазин находился в подвале на Элен-стрит. Бухгольц, который порвал со своей родней и долгое время не хотел слышать о ней, как и она о нем, не виделся с братом лет шесть-семь, никогда не обращался к нему за помощью. Теперь он что-то задумал и, не сказав ни слова Двойре, принялся осуществлять свой план.

Он побрился, надел лучшую из своих сорочек — с тех пор как Двойра начала оказывать ему внимание, у Бухгольца всегда есть свежая сорочка — и взял с Двойры слово, что она не покинет студию, пока он не вернется. «Мне надо подойти к приятелю по одному важному делу, я сейчас же вернусь». Он ушел, и Двойра осталась одна. Она распаковала свои вещи, осмотрелась и стала соображать, как привести студию в такой вид, чтобы в ней можно было жить. Вымела мусор, накопившийся в комнате с того дня, как Бухгольц здесь поселился, предварительно выудив из мусора все носки, воротнички, рубахи, книги, рамы от картин и иные вещи. Нашла подходящее место для ящика из-под апельсинов, где будет стоять необходимая в хозяйстве посуда.

И пока она с увлечением приводила студию в порядок, неожиданно распахнулась дверь, и вошел Бухгольц, таща на плечах складную железную кровать с новым матрацем, за ним следовал негр, неся на голове кухонный шкафчик и несколько стульев.

Двойра смотрела, пораженная, — где он взял эти вещи? Но Бухгольц не дал ей долго думать.

— Идем, у меня есть двадцать долларов, купим тарелки и ложки.

— Тарелки и ложки? — смеялась Двойра. — К чему нам тарелки и ложки? Мы разве будем столоваться дома?

Двойра умылась над раковиной, переоделась, и они вдвоем вышли на улицу. Везде, где только попадалась лавка кухонной утвари, Бухгольц останавливался, захваченный одним желанием — накупить кастрюль, тарелок, ложек. Двойра с трудом отговорила его. Наконец увидев в скобяной лавке газовую плиту о двух горелках, он захотел во что бы то ни стало купить ее и принести домой.

— На что нам она? У нас же есть печурка. Мы разве будем питаться дома?

— А что же нам нужно?

— Одеяла! — шепнула она ему на ухо.

Они отправились к итальянцам, где Бухгольц накупил вместо одеял какие-то пестрые восточные платки, суконные покрывала, которые «заодно и декоративны». Двойра отнеслась к ним весьма скептически — «они таки будут декоративны, но не будут согревать».

Потом она затащила его в лавку, где накупила белья, сорочек, полотенец и много других пустяков, надобности которых Бухгольц никоим образом не мог постигнуть. Но он в конечном счете согласился со всем тем, что Двойра считала нужным купить. Корзину для белья, в которую были уложены все эти покупки вместе с тарелками, с двумя горшками, с коробкой для соли, которую Двойра купила только затем, чтобы сделать приятное Бухгольцу, — он взял на плечо, а в руке держал газовую плиту, от которой ни за что не хотел отказаться, и ее пришлось купить, — понадобится же когда-нибудь обед сварить. Со всей накупленной утварью они наконец отправились домой.

Поднимаясь по лестнице — он с корзиной и плитой, а следом она с посудой в руках (не доверить же ее Бухгольцу!), — Двойра уже на первых ступеньках услышала несшиеся оттуда, где находилась их комната, знакомые родные вздохи и перепугалась. Кого же она, поднявшись наверх, застала? Мать! Повязав голову белым платком, мать сидела на ступеньках, покачивалась, как при молитве, и щипала себе щеки. Отец, заложив руки назад, стоял, упершись спиной в запертую дверь комнаты, и смотрел вниз на ступеньки, по которым молодые поднимались вверх. Тут же был и старший брат, Соломон, который нетерпеливо и раздраженно успокаивал родителей. Ему, по-видимому, было некогда.

— Надо только знать, были ли они у судьи, — говорил он тихо, но так, что всем было слышно, — в Америке случается такое…

Аншл на последние слова сына покачал головой и саркастически улыбнулся. Увидев приближающегося Бухгольца с корзиной на плечах, с газовой плитой в руке и идущую следом Двойру, он испугался, побледнел и, наконец придя в себя, произнес:

— Вот к тебе прибыли твоя дочь и твой зять со всем обзаведением.

Соре-Ривка была так пришиблена, что, не найдя собственных слов, машинально повторила слова мужа плачущим, ноющим голосом:

— Моя дочь и мой зять со всем обзаведением.

— Отец, что с тобой творится? Тут Америка, тут каждый парень и каждая девушка имеет право…

Соломон не кончил фразу, потому что подошли Бухгольц и Двойра.

— Знаю, сын мой, знаю — это Америка. — Аншл кивнул головой в сторону Бухгольца.

Бухгольц при виде этой сцены остался стоять, не снимая корзины с плеча, и в замешательстве глупо глядел на Двойру. Двойра сразу нашлась — она не испугана, нет, она только удивлена, но удивление это деланное — даже кажется, что она всего этого ждала.

— Папа, мама, как вы сюда попали?

— Пришли посмотреть, с кем ты сбежала. Что за миллионера ты себе выбрала — ведь в Америке убегают с миллионерами… Газеты пишут…

— Отец, отец, — сердясь, подмигивал глазами старший сын.

— Войдемте в комнату, — предложила Двойра, — там поговорим спокойно, а тут еще соседи выйдут…