Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

— Ну, стоит ли ссориться из-за чего-то такого отдаленного, чего, может, никогда и не произойдет. Прости меня, я ничего не могу с собой поделать. У меня в голове то и дело возникают всякие мысли. Разве я виновата? Когда и думать-то не о чем, я все равно думаю о чем не следует… А ты не обращай внимания. В следующий раз возьми розги и высеки меня. Считай, что это нервное или психическое расстройство, от которого можно вылечить розгами. Как это глупо — пререкаться из-за того, чего нет, и мы не знаем, будет ли оно когда-нибудь в дальнейшем, в то время как настоящее так доступно и так прекрасно, что грех его упускать!

В самом деле, настоящее было так прекрасно, что прекраснее, казалось, и быть не могло, и Орасио восторгался им, веря, что ему на долю выпала частица вечного блаженства. Но по характеру своему он был человеком серьезным, воспитанным в уединении и размышлениях, а потому имел обыкновение все взвешивать и соразмерять, желая предугадать возможный ход событий. Он был не из тех, кому немного надо, чтобы опьянеть от услад и уже не видеть оборотной стороны медали. Его ясный ум позволял ему трезво оценивать свои поступки, совершаемые под воздействием тех или иных переживаний. И вот, анализируя свое поведение, он прежде всего обнаружил, что чары, которыми обольстила его японская статуэтка, были каким-то сладостным недугом, от которого он ни за что не хотел излечиваться. Ему было ясно, что он не сможет жить без ее прелестей, без неописуемых шалостей, без тысячи человеческих ипостасей, в которые то и дело воплощалось это божество. Он восторгался ее застенчивостью, когда она представала перед ним смиренной и кроткой, и ее горделивостью, когда она сердилась. Как от ее безумных восторгов, так и от приступов уныния и печали он влюблялся в нее все больше и больше. Девушка была одинаково восхитительна и когда дурачилась, и когда сердилась. Она сочетала в себе множество качеств, как похвальных, так и достойных порицания. Временами она судила обо всем вполне здраво, а временами несла обворожительную чушь. Она умела быть мягкой и резкой, податливой и свежей, как вода, пылкой, как огонь, легкой и звонкой, как воздух. Девушка придумывала веселые забавы, наряжаясь в костюмы натурщиков и импровизируя монологи или целые комедии, в которых играла две, а то и три роли; она произносила уморительнейшие речи, передразнивала старого дона Лопе — словом, обнаруживала столько дарований и такую изобретательность, что влюбленный по уши Диас считал ее средоточием всех талантов, дарованных простым смертным.

Да и в области, если можно так выразиться, чувственности сеньорита Релус была не менее восхитительной. Она умела проявлять свою страсть каждый раз по-новому, умела быть нежной без приторности, чистосердечной без заискиванья, непринужденной без малейшего намека на распущенность, но на первом месте всегда была искренность — главнейшее и ценнейшее из ее многочисленных достоинств. И Орасио, видя в ней к тому же такое драгоценное качество как постоянство, полагал, что их страсть будет гореть всю жизнь, и даже дольше, ибо, как истинно верующий, он не допускал мысли о том, что его идеалы угаснут во мраке небытия.

От этой неиссякаемой страсти и все усиливающегося любовного горения страдало искусство. По утрам он уделял некоторое время писанию цветов и животных. Потом ему приносили обед из закусочной, и он с жадностью съедал его, оставляя объедки на каком-нибудь из столиков мастерской. В ней царил очаровательный беспорядок, и привратница, каждое утро приходившая убирать, только усиливала хаос и неразбериху. На широкой тахте валялись скомканное одеяло и разбросанные как попало книги; на полу — коробки с красками, цветочные горшки, мертвые перепела; на стульях с изогнутыми ножками были разложены недописанные доски, книги, папки с эстампами; в смежной комнатке, служившей умывальной и кладовкой, — снова доски, кувшин с водой и вставленными в него для освежения ветками, халат Тристаны на вешалке и разбросанные повсюду красивые костюмы: мавританский плащ, японское кимоно, маски, перчатки, расшитые камзолы и полукафтаны, парики, туфельки одалисок и передники итальянских крестьянок. Стены украшали греческие маски из картона и куски ткани для хитонов, развешанные среди множества портретов и фотографий лошадей, кораблей, собак и быков.

Однажды после обеда Орасио прождал полчаса, а Тристана все не приходила, и, сгорая от нетерпения, он решил развлечься чтением Леопарди [22] Леопарди Джакомо (1798–1837) — итальянский поэт-романтик. . Он в совершенстве владел итальянским, которому обучила его мать, и хотя за долгие годы, прожитые под гнетом деда-тирана позабыл кое-какие слова и обороты, основы этого знания всегда жили в нем, а в Венеции, Риме и Неаполе он так наловчился, что легко сходил за итальянца где угодно, даже в самой Италии. Данте был его единственной литературной страстью. Он читал наизусть, не пропуская ни единого стиха, целые песни из «Ада» и «Чистилища», и как-то между прочим стал давать своей подружке уроки bel parlare [23] Правильной речи (ит.) . . А Тристана с ее чудесным даром усвоения за короткое время овладела произношением и благодаря тому, что сама иногда шутки ради Читала, а также слушала, как читает он, через две недели уже декламировала с мастерством и интонациями заправской актрисы пассажи, посвященные Франческе, Уголино [24] Франческа , Уголино — персонажи «Божественной комедии» Данте. , и другие.

Так вот, я начал с того, что Орасио, чтобы убить время, читал меланхоличного поэта из Реканати [25] Реканати — город в Италии, где родился Дж. Леопарди. и задержался на глубокой мысли: «E discoprendo solo il nulla s’acresse» [26] «Чем больше узнаем, тем меньше наше знанье» (ит.) . , когда услышал легкие шаги, которые жаждал услышать. Он тут же забыл о Леопарди, его тотчас же перестало волновать, увеличивается или уменьшается наше знанье.

Слава богу! Тристана вошла с детской легкостью, как будто и не поднималась по бесконечной лестнице, и сразу направилась к нему, чтобы обнять, как будто они не виделись целый год.

— Дорогой мой, сладкий ты мой мазила, как много времени прошло со вчерашнего дня! Я умирала от желания увидеть тебя… А ты вспоминал обо мне? Бьюсь об заклад, что ты не видел меня во сне, как я тебя. Мне снилось, что… нет, не буду рассказывать, хочу тебя подразнить.

— Да ты просто змея! Дай мне твои дубки, ну, дай же скорее, а не то задушу — и глазом не моргну!

— Деспот, разбойник, хитрюга! — кричала она, падая в изнеможении на тахту. — Ты меня не одурачишь своим parlare onesto [27] Благопристойными речами (ит.) . … Вот! «Сомкни уста… Покуда солнце золотая грива…» Иисусе, какой вздор! Не обращай внимания, я сошла с ума. А виноват в этом ты! Ой, я же столько должна тебе рассказать, carino [28] Дорогой (ит.) . ! До чего ж красив итальянский язык, такой нежный, и какое это наслаждение говорить: «Mio diletto!» [29] «Любимый мой!» (ит.) . . Хочу, чтоб ты хорошенько меня научил разговаривать на нем, а потом я буду учить других. Но ближе к делу. Перво-наперво скажи мне, поваляемся?