Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

А в следующий раз вот что:

«Не знаю, что со мной. Я как будто не живу, не могу жить от тоски и страха. Со вчерашнего дня я то и дело воображаю какие-то несчастья и горести: то мне кажется, что ты умер, и об этом мне радостно сообщает дон Лопе; то будто я умерла, и меня кладут в этот ужасный ящик и засыпают землей. Нет, нет, я не хочу умирать, не хочу — и все тут. Я не желаю знать, что бывает после смерти, мне это неинтересно. Пусть меня воскресят, пусть мне вернут жизнь, которую я так люблю. Меня пугает мой собственный череп. Пусть мне вернут мою свежую и красивую плоть со всеми поцелуями, которые ты на ней запечатлел. Я не хочу превратиться в хладный труп, а потом — в прах. Мне не хочется летать со звезды на звезду, прося пристанища, не хочется, чтобы святой Петр, лысый и злобный, закрыл ворота у меня перед носом… Даже если бы я знала, что меня пустят в рай, и то не хотела бы слышать о смерти; мне нужна моя земная жизнь, нужна земля, на которой я страдала и наслаждалась, на которой живет мой плут сеньо Хуан. Я не хочу крыльев, не хочу бродить среди нудных ангелов, играющих на арфах. Избавьте меня от арф и гармоний и небесного сияния. Пусть будет у меня моя земная жизнь, и здоровье, и любовь, и все, чего я ни пожелаю.

Чем больше я думаю о своей жизни, тем больше прихожу в уныние. Я хочу что-то значить, заниматься искусством, жить своим трудом. Беспросветность угнетает меня. Боже, неужели я притязаю на что-то невозможное? Я хочу иметь профессию и ни на что не гожусь, ничего не умею. Это ужасно.

Я стремлюсь ни от кого не зависеть, даже от человека, которого обожаю. Я не хочу быть его наложницей, не хочу, чтобы меня содержали, а я бы за это развлекала его, как охотничья собака, не хочу, чтобы мужчина моей мечты стал моим мужем. Я не вижу счастья в браке. Я хочу — как бы это сказать — быть замужем за самой собой. Я не смогу любить по обязанности, только в свободе нахожу я залог постоянства и безграничной привязанности. Я протестую, мне хочется протестовать против мужчин, захвативших весь мир в свои руки и оставивших нам, женщинам, только узенькие тропки, по которым сами они ходить не умеют…

Я невыносима, правда? Не обращай на меня внимания. Какое безумство! Сама не знаю, что я думаю и что пишу; моя голова забита всякой ерундой. Горе мне! Сжалься надо мной… Прикажи, чтобы на меня надели смирительную рубашку и засадили в клетку. Сегодня я не могу написать ничего смешного, не до смеха мне. Могу только плакать, и это письмо принесет тебе целую «аптечку» слез. Скажи мне, зачем я родилась? Почему не осталась там, где ничего нет и где так прекрасно, так спокойно, так… Не знаю, как закончить».

В то время как этот шквал чувств преодолевал длинное расстояние между Мадридом и средиземноморской деревней, в душе Орасио происходил перелом по воле неумолимого закона приспособления, для исполнения которого появились все условия. Его восхищал мягкий климат, а красоты пейзажа пробили себе путь, если можно так выразиться, сквозь густой туман, окутывавший его душу. Искусство сговорилось с природой, чтобы покорить его. И однажды, написав после тысячи бесплодных попыток замечательную марину, он навсегда влюбился в синее море, в залитые солнцем пляжи, улыбающийся лик земли. Ближние и дальние планы, живописный амфитеатр деревушки, миндальные деревья, колоритные типы крестьян и моряков вызывали у него страстное желание перенести все это на холст; его охватила неутолимая жажда работы, и в конце концов время, казавшееся раньше нескончаемым и тягостным, стало для него скоротечным, неуловимым.

Кроме того, он обнаружил в себе задатки собственника, некие едва различимые связи, привязывающие растение к земле, а душу человека — к домашним мелочам. Ему принадлежал красивый дом, в котором он жил с доньей Трини; только через месяц он осознал его удобство и восхитительное местоположение. Ему же принадлежали и сад со старыми фруктовыми деревьями, в том числе и редкими, в хорошем состоянии, и густой малинник, и грядки спаржи, и огород с разными овощами, и оросительная канава, пересекающая огород и соседние участки. И не уходя далеко от дома, он мог также смотреть глазами хозяина на несколько стройных сказочно красивых пальм и на оливковую рощу мрачного цвета, где некоторые деревья были такими же старыми, корявыми и узловатыми, как в Гефсиманском саду. Когда он не занимался живописью, то отправлялся гулять в обществе простых людей из деревни, и глаза его не уставали созерцать лазурное небо, всегда восхитительную «аптечку», переливающуюся разными оттенками красок, словно огромное живое существо. Римские паруса на его поверхности, порой белые, а порой сверкающие, как полированные золотые слитки, оживляли игривыми мазками величие грандиозной стихии, казавшейся то молочно-белой и сонной, то бурливой и прозрачной.

Все, что видел Орасио, он тут же сообщал Тристане.

От него к ней:

«Ах, девочка моя, ты даже представить себе не можешь, как здесь прекрасно! Да и как тебе это представить, если я сам до недавнего времени не замечал всей этой красоты и поэзии? Я люблю этот уголок земли, восхищаюсь им и думаю, что когда-нибудь мы с тобой будем любить его и восхищаться им вместе. А впрочем, ты и сейчас здесь со мной, ты во мне, и я не сомневаюсь, что ты видишь все это моими глазами! Ах, Реститутилья, как бы тебе понравился мой дом, наш дом, если бы ты оказалась здесь! Меня совсем не удовлетворяет то, что я ношу тебя в душе. В душе! Слова, слова, пустые слова. Приезжай ко мне и увидишь. Решись и оставь этого нелепого старика, и мы обвенчаемся перед этим несравненным алтарем или перед любым другим, который назначит нам судьба, а мы согласимся, чтобы угодить ей… Да, знаешь, я сознался во всем своей глубокоуважаемой тетушке. Я был больше не в силах держать это в тайне. Не поверишь, она не сделала кислой мины. А хоть бы и сделала, что из того? Я сказал ей, что люблю тебя, что не могу без тебя жить, и она засмеялась. Разве можно принимать в шутку такое серьезное дело! Но лучше уж так… Скажи мне, что тебя радует то, что я сегодня тебе пишу, и что, когда ты прочитала эти строки, тебе захотелось броситься бежать сюда. Напиши, что ты уже собрала узелок, и я полечу встречать тебя. Не знаю, что подумает моя тетушка о таком скоропалительном решении. Пусть думает, что хочет. Скажи мне, что тебе понравится эта дивная, безмятежная жизнь, что ты полюбишь деревенскую тишину, что излечишься здесь от безумных идей, затмевающих твой рассудок, и что ты хочешь быть счастливой и здоровой селянкой, богачкой в этом краю простых нравов и изобилия, и мужем твоим будет самый чокнутый из художников, самый одухотворенный из жителей этой солнечной, плодородной и поэтической земли.

Nota bene [43] Заметь хорошо (лат.) . . У меня есть голубятня, а в ней — пар тридцать голубей. Я встаю на заре и первым делом бегу открывать им дверцу. Они вылетают, мои милейшие друзья, и, приветствуя новый день, делают несколько кругов, вычерчивая в воздухе изящные спирали. Потом прилетают и кормятся из моих рук или вокруг меня и воркуют, разговаривают со мной на языке, который я, к сожалению, не могу тебе передать. Тебе самой нужно его послушать, и ты все поймешь».